Энциклопедия пиратства
Шрифт:
Современный рыбак: А мы тянем километры веревок с ужасными рыболовными крючками, выводя их из гавани в моря, похожие на кромешный ад, в туман, в непогоду, на наших маленьких кораблях…
Викинг: Маленькие корабли! Да это плавучие дворцы, внутри которых можно согреться, где есть столько разных приборов, позволяющих управлять кораблем, определять свое местонахождение, видеть сквозь снег и дождь. А если бы вы могли видеть наши дракары или, тем более, шнекары! Чуть больше ваших старых парусных суденышек, до краев залитые водой; вы полагаете, что это веселая прогулка — идти на веслах (до чего же они тяжелые!) в северные моря под покровом вечной северной ночи навстречу яростным снежным бурям, туману и ужасным северным сияниям? И, однако, не пользуясь никакими приборами, кроме своих чувств, ориентируясь по волнам (звезд у нас не всегда дождешься), мы плыли против ветра из Норвегии в Исландию, из Исландии в дикую Гренландию, из Гренландии в Винланд к мысу Код…
Пират: Возможно; но ваши пираты шли все время вдоль берегов от стоянки к стоянке, ночуя почти каждую ночь на берегу. Разве это моряки? Вроде сборщиков морских водорослей. Мореплавание среди прибрежных камней. Ограбление монастырей,
Ахилл и Одиссей в один голос: Пиратство без усилий! Мореплавание среди прибрежных камней! Но это как раз то, что сделано нас бессмертными навсегда.
Все хором:
— Благодаря вашему Гомеру! Писатель слишком вас всех превознес.
— А флибустьеры без Эксквемелина?
— Флибустьеры Тихого океана без Равено де Люссана?
— Английские «буканьеры» без Джонсона?
— Норманны без их саг?
— Смельчаки из Исландии без Пьера Лоти?
— Моряки с мыса Горн без Вилье и капитана Лакруа?
— Пираты, гоняющиеся за сокровищами, без Стивенсона?
Пират: Корсары без Гарнерея; без всех этих благородных сеньоров, имеющих хороший доход, уважаемых благодаря печатному листку бумаги, пишущих свои приукрашенные мемуары от моего имени, засунув ноги в теплые домашние тапочки. Я — это он. Настоящий моряк, и кончим на этом.
Все: Ну уж нет! Потому что если тебе уж и есть, чем гордиться, то это веревкой, а не листком бумаги.
Нептун-Посейдон-Огерран: Все хорошо, все хорошо! Вы все моряки. Но для меня, мало заботящегося о людской морали, пираты стоят выше всех, я могу с уверенностью сказать это, я один это точно знаю. По этой причине им надо все простить. Что делает моряк, когда встречает другого моряка? Он чокается с ним! За здоровье пиратов и всех бесстрашных моряков!
С этими словами на Небе и в Аду, во всех их уголках, поднимаются в знак уважения тяжелого морского ремесла бурдюки, древние сосуды, кубки, чаши, рога, котелки, кувшины, кружки всех размеров, стаканы, бочонки, бутыли и бутылки — и все их содержимое переливается в глотки, и стекают по бородам и усам «безупречных» моряков вино, мед, сидр, шнапс, ром, водка, джин, виски и сотня других напитков, которые «заставляют сердце матроса биться в его желудке».
Потом каждый из них, удобно устроившись во избежание «бортовой качки» после выпитого, слушает очередного моряка-балагура (вот уж общее веселье!), который может поведать много поучительных историй о пиратском ремесле, для кого-то — эти истории касаются последующих поколений пиратов, а для кого-то — они произошли в далеком прошлом.
2. ДРЕВНИЕ ПИРАТЫ
Где же была моя голова, когда я, описывая историю одиноких мореплавателей, забыл поставить во главе них Улисса? Улисса — Одиссея, который имел веские причины покинуть прекрасную женщину и вернуться к себе на родину, Улисса, который сам соорудил для себя лодку наподобие плота усложненной конструкции, как сделал свой плот Виллис, а Марсель Бардио — свой маленький корабль.
С помощью «топора, по руке ему сделанного, крепкого, медного, с двух сторон изощренного, насаженного плотно, с ловкой, красиво из твердой оливы сработанной ручкой» [1] он срубает и распиливает несколько «тополей черных, и ольх, и высоких, дооблачных сосен, старых, иссохших на солнечном зное, для плаванья легких»: [2]
«Двадцать он бревен срубил, их очистил, их острою медью Выскоблил гладко, потом уровнял, по снуру обтесавши. Тою порою Калипсо к нему с буравом возвратилась. Начал буравить он брусья и, все пробуравив, сплотил их, Длинными болтами сшив и большими просунув шипами; Дно ж на плоту он такое широкое сделал, какое Муж, в корабельном художестве опытный, строит на прочном Судне, носящем товары купцов по морям беспредельным. Плотными брусьями крепкие бревна связав, напоследок В гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски, Мачту поставил, на ней утвердил поперечную райну, Сделал кормило, дабы управлять поворотами судна, Плот окружил для защиты от моря плетнем из ракитных Сучьев, на дно же различного грузу для тяжести бросил. Тою порою Калипсо, богиня богинь, парусины Крепкой ему принесла. И, устроивши парус (к нему же Все, чтоб его развивать и свивать, прикрепивши веревки), Он рычагами могучими сдвинул свой плот на священное море, День совершился четвертый, когда он окончил работу». [3]1
Гомер, «Одиссея», песнь V. Далее строки из «Одиссеи» приведены в переводе с древнегреческого В.А. Жуковского; Улисс и Одиссей — два имени одного легендарного героя древнегреческой истории. (Примеч. ред.)
2
Гомер, «Одиссея», песнь V.
3
Гомер, «Одиссея», песнь V.
КТО СЧАСТЛИВ, КАК УЛИСС…
И вот он совсем один в море, ведет свой плот, ориентируясь не на полярную звезду, а на небесный круг, совершаемый Колесницей (Большой Медведицей):
«В пятый его снарядила в дорогу богиня Калипсо. Баней его освежив и душистой облекши одеждой, Нимфа три меха на плот принесла: был один драгоценным Полон напитком, другой ключевою водою, а третий Хлебом, дорожным запасом и разною лакомой пищей. Кончив, она призвала благовеющий ветер попутный. Радостно парус напряг Одиссей и, попутному ветру Вверившись, поплыл. Сидя на корме и могучей рукою Руль обращая, он бодрствовал; сон на его не спускался Очи, и их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздно В море Воота, с Медведицы, в людях еще Колесницы Имя носящей и близ Ориона свершающей вечно Круг свой, себя никогда не купая в водах океана. С нею богиня богинь повелела ему неусыпно Путь соглашать свой, ее оставляя по левую руку. Дней совершилось семнадцать с тех пор, как пустился он в море; Вдруг на осьмнадцатый видимы стали вдали над водами Горы тенистой земли феакиян, уже недалекой: Черным щитом на туманистом море она простиралась». [4]4
Гомер, «Одиссея», песнь V.
Такие прекрасные строки так и просятся, чтобы великолепный художник изобразил причаливание великого героя! Да, земля, которая появляется из моря, похожа на щит с вырезанными на нем рельефами гор.
Но Посейдон, бог морей, «земли колебатель могучий», в гневе «великие тучи поднявши, трезубцем воды взбуровил и бурю воздвиг, отовсюду прикликав ветры противные; облако темное вдруг обложило море и землю, и тяжкая с грозного неба сошла ночь». [5] Что нас удивляет немного, так это то, что поэт уточняет: «Разом и Евр (ветер ост-зюйд-ост), и полуденный Нот (влажный южный ветер), и Зефир (юго-западный ветер), и могучий, светлым рожденный Эфиром, Борей (норд норд-вест) взволновали пучину». При таком «ветре отовсюду» можно с уверенностью ожидать шторма, и, действительно, не просто волнение началось в море, а разбушевались огромные волны:
5
Гомер, «Одиссея», песнь V.
6
Гомер, «Одиссея», песнь V.
Богиня Левкотея «нырком легкокрылым… взлетела на твердо сколоченный плот»; она советует Улиссу покинуть плот и достигнуть земли феакиян вплавь с помощью «чудотворного покрывала», одетого на грудь как защита от «в волнах потопленья».
Будучи настоящим моряком, который больше доверяет своему плоту, чем барахтанью среди волн, кому невыносима мысль покинуть верного спутника его многодневного плавания, Улисс колеблется. Но тут:
«Поднял из бездны волну Посейдон, потрясающий землю, Страшную, тяжкую, гороогромную; сильно он грянул Ею в него: как от быстрого вихря сухая солома, Кучей лежавшая, вся разлетается, вдруг разорвавшись, Так от волны разорвалися брусья. Один, Одиссеем Пойманный, был им, как конь, убежавший на волю, оседлан. Сняв на прощанье богиней Калипсою данное платье, Грудь он немедля свою покрывалом одел чудотворным. Руки простерши и плыть изготовясь, потом он отважно Кинулся в волны». [7]7
Гомер, «Одиссея», песнь V.