Энциклопедия русских суеверий
Шрифт:
Поскольку крестьянки нередко рожали в бане, банные «хозяева» (а также домовой, черт) считались особенно опасными для младенцев. Они всеми силами старались залучить малыша к себе, тем более пока он не был окрещен.
Обмену могли приписываться и случаи внезапной смерти новорожденных, «в действительности происходящие от непреднамеренного задушения их, во время сна, матерями. При этом будто бы злой дух уносит младенца и подкладывает „колоду“ — мертвого ребенка, по виду совершенно такого же, каким был похищенный» (Тульск., Смол., Калуж., Яросл., Вятск., Новг.) <Попов, 1903>.
«Приспанные дети, по народным воззрениям, не умирают, — сообщает В. Н. Добровольский, — а их уносит какое-то сверхъестественное существо, потом оне делаются русалками» (Смол.) <Добровольский, 1891>.
Обосновывающие подобные поверья рассказы в XIX-XX вв. неоднократно записывались в разных губерниях
В повествовании, записанном на Смоленщине, приспанный младенец похищен колдуньей, а на его место положен чурбан, который «не дохнёт и слова не скажет». Мать убеждена, что ребенок мертв; однако наблюдавший похищение прохожий возвращает матери «настоящего», живого младенца.
Быличка Курской губернии, рассказывающая о похищении малыша, объединяет сразу несколько популярных сюжетов. Начинается она с повествования о родах чертовки в бане и о помощи ей деревенской бабки-повитухи. «Выглянула бабка, не сотворивши молитвы; он (лукавый. — М. В.) и кажа: „Пойдем, бабушка, со мною; там на селе родила женщина, нужно, стало быть, ребенка повить“. Пошли. <…> Нужно ж в чем искупать ребенка и роженицу. Окаянная и каже черту: „Иди в такой-та двор, там есть четверговый квас, принеси ты етого квасу“ (многие простолюдины из предубеждения, что черти купают детей своих в четверговом или понедельничном квасу, не делают в эти дни квасу). Окаянный так и сделал: принес квасу; искупали бисенка и самое проклятую, а квас лукавый опять отнес назад… Вот нужно было оттянуть (отсосать) у окаянной молоко. Она посылая нечистого принесть чужого ребенка. Нечистый повернулся на однэй ножки и в теми ж украл из-под сонной матери ребенка, а наместо его положил куравешку (головню). Нечистая стала давать ему свою грудь, ребенок поганой груди [сосать] не взялся. Вот нечистый взял и бросил его к мужику в ясли. Проснулась мать, хвать за ребенка, а он лежить мертвинький. Стало быть, враг-та куравешку оборотил в ребенка (многие из простолюдинов, особенно женщины, имеющие грудных детей, на этом основании не выбрасывают головней на двор, а стараются их сжигать); а мать в тэй думки, что она его приспала» (обман раскрывает пришедший «на квартиру» солдат; ребенок спасен; бабка награждена нечистыми за хлопоты двумя нескончаемыми холстами, но теряет их, не совладав с любопытством (то есть нарушив запрет разворачивать холст до конца) <Машкин, 1903>.
Нечистая сила, домовой, леший могли похитить, подменить и ребенка постарше, которого не перекрестили на ночь или не сказали «Будь здоров» при чихании, а также детей, проклятых, обруганных матерью под горячую руку.
Крестьянских ребят нечистики уносили без следа или подкладывали на их место своих детей. Такой обменёнок был уродлив, плохо рос, не говорил до семи лет или «не обнаруживал признаков разума» до одиннадцати лет, беспрерывно требовал есть, кричал, «имел одну голову без тулова, ел по крынке молока и по житнику в час» (Арх.) (в день по караваю — Новг.). При этом он нередко отличался устрашающей силой — «был силен как конь» (Арх.). Ругаясь, крестьяне называли обменятами и обычных, но шумных, непослушных детей, а также неуклюжих людей. Ср: обмен — «эпитет, как бы совмещающий в себе выражение неуклюжести, массивности в связи с леностью, неохотою. Часто относится до выражения лени лежня: „Обмен, будет тебе валяться на полатях!“ Иногда выражает как бы представление о здоровом человеке, не к делу прилагающем свою силу, здоровость: „Обмен, отстань! Что пристаешь к девкам!“» (Вятск.) <Васнецов, 1907>.
Нередко обменёнок представлял собой полено (горелое полено), чурку (чурбачок, осиновый чурбан), головешку или веник-голик — все это могло быть «подделано» нечистой силой под младенца.
Обменята жили недолго: «До пятнадцати лет живет, а потом куда-то девается» (Арх.). Иногда они старались убежать в лес, но чаще годами оставались в зыбке, вконец измучив обмороченных нечистой силой родителей. «Если родильница, потеряв от боли терпение, проклянет от боли себя и ребенка, — рассказывали на Вологодчине, — то с этих пор ребенок принадлежит лешему, который и уносит его в лес, лишь только он родится, а матери оставляет оборотня, то есть чурку в образе младенца, или свое „лешее детище“. Оборотни живут недолго, не шевелясь и не двигая ни одним членом, только просят постоянно есть и плачут. Унесенное лешим дитя людей боится и прячется от них в лес. Эти дети неживучи, но трупов их никогда не находят — должно быть, леший их сам жрет с досады, что не выживают. Если заклятого младенца успеют окрестить, то леший его сразу взять не может, а ждет до семи лет (отрочество)
По поверьям некоторых районов России, обменёнок мог расти почти неотличимым от обычных детей. В Вятской губернии считали, что обменёнок лешего от рождения наделен колдовскими способностями. Он вырастает очень деятельным человеком, приносит родным достаток, но при этом мало бывает дома. Такой обменёнок стремится умереть скоропостижно, чтобы избежать церковного напутствия. По смерти он становится еретиком, то есть не находит успокоения, «пока не истлеют его кости» <Осокин, 1856>.
В Архангельской губернии обменышами называли похищенных нечистой силой до крещения (то есть умерших некрещеными) детей; обменом могли называть и обезображенный труп, «подменяющий» оставшегося у водяного утопленника.
Унесенные нечистой силой дети (как и подмененные, утонувшие) продолжали, согласно поверьям, жить и воспитываться у домового или лешего, водяного, черта (см. ПРОКЛЯТЫЕ, ПОДПОЛЬНИК). Они пополняли их семьи, попадали к ним «в присягу», в подчинение.
Во многих губерниях России к обменышам (наряду с проклятыми) относили популярный сюжет о возвращении к людям похищенной нечистыми, но выращенной ими до свадьбы девицы. В повествовании, записанном на Мезени, такая девушка сама является к пожелавшему «жениться во что бы то ни стало» парню. После венчания вихрь уносит и попа, и попадью; а парень, по просьбе жены, ставит пир ее родственникам (на гумне): «„Возьми быков, да бочку вина, да все в гумно снеси. Потом возьми плетку и иди моих родных звать. Хвостни бел камень на росстани, он отворится — тут они и есть. Будут они тебя поить, кормить. Ты не пей, не ешь, коня хорошего не бери. А бери худых, что навоз возить“ (кони превращаются затем в попа и попадью, а навоз — в золото; разбогатевший парень едва не повешен царем, обнаружившим в его доме свою золотую посуду, однако спасен „главным чертом“, ухватившимся в последний момент за петлю). „Вы, — говорит, — что делаете? Ведь Иван зять вам. Это дочь ваша, что вы в байну положили, да на полок не благословясь повалили. А я и унес“. Тут царица кричит: „Правда, правда, унесена дочи!“ — „А посуда откуда?“ — „А у вас невестки все выломают, а я все приберу, да станет цела. И мне было, а теперь ему дал“. Ну, царь и стал Ивана зятем звать. И стали жить да быть, да, бают, и сейчас живут» (Арх.).
Несмотря на благополучный конец и даже шутливый тон подобных рассказов, подмены детей очень опасались. Чтобы избежать подмены, роженицу и ребенка первое время после родов старались не оставлять одних. В баню для родильницы приносили образ. «Если крайняя нужда заставляла бабку отлучиться, то она ставила, благословясь, в угол голик или посох, заставляя его беречь родильницу и ребенка» <Авдеева, 1842> (см. БАННИК). «Чтобы устранить влияние нечистой силы на новорожденного, в некоторых местах (Орловская губерния и уезд), тотчас после рождения, бабка окуривает младенца ладаном, обрызгивает святой водой, берет и ставит кувшин воды „под образа“, становит на колени мужа и читает над водой заговор „от похищения злым духом младенца“. Наговоренная вода родильнице дается для питья, а новорожденный ею обливается» <Попов, 1903>. В Орловской губернии записан заговор над новорожденным «от похищения его злым духом»: «На море-океане, на острове Буяне, подле реки Иордана, стоит Никитий, на злых духов победитель и Иоанн Креститель. Воду из реки святой черпают, повитухам раздавают и приказывают им, приговаривают: „Обрызните и напойте этой водой родильницу и младенчика некрещеного, но крещеной порожденного, от лихого брата, врага супостата, от лесовиков, от водяников, от домовиков, от луговиков, от полуношников, от полуденников, от часовиков, от получасовиков, от злого духа крылатого, рогатого, лохматого, летучего, ползучего, ходячего. Заклинаем вас, враги лютые, не смейте вы подступать к рабе Божьей [имя] и ею порожденному дитю, хотя некрещеному, но крещеной порожденному. Если же вы, демоны, подступите к рабе Божьей [имя] и ею порожденному дитю, то Иван Креститель попросит Господа Бога Спасителя, всему миру Вседержителя, чтобы он наслал на вас, окаянных, Илью Пророка, с громом с молнией, со стрелами огненными. Илья Пророк вас громом убьет, молнией сожжет, сквозь землю, сквозь пепел пробьет, на веки вечные вас в преисподне запрет, с земли вас сживет. Аминь, аминь, аминь“».
Младенца стремились побыстрее окрестить, а до крещения в избе все время горела свеча.
«В старину давали детям при крещении, кроме настоящего, тщательно скрываемого имени, еще и другие, для того чтобы колдун, не зная первого имени, не сделал ребенка оборотнем» <Демич, 1891>.
Однако и после крещения, если малыша приходилось оставлять одного, принимали меры предосторожности — втыкали в притолоку у двери нож, а у порога или под зыбкой оставляли «веник-сторож», клали под зыбку топор и т. п.