Энциклопедия русских суеверий
Шрифт:
Волос изгоняют различными способами, например, закрывают рану метелкой ржаных колосьев, поливают вскипевшей с водой золою и призывают: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Волос ты, волос, выйди на ржаной колос с раба Божьего [имя] либо на пепелицу, либо на теплую водицу» [прочесть тридевять раз] (Новг.) (согласно поверьям этого же региона, волос может «выйти» на свежий творог, на хлеб с солью, привязанные к больному месту). Рекомендовалось также обложить рану маленькими камушками (7–9 штук); намазать рыбьим жиром, растереть перцовой настойкой (выпив по чайной ложечке того и другого) (Новг.).
«Выливание волосатиков» щелоком (или местные щелочные ванны) — один из наиболее распространенных способов лечения, «причем иногда перевязывают конечности выше раны ржаными колосьями»: «Берут пригоршни печной золы — чистой или с примесью различных вяжущих средств, например черемуховой коры, кладут ее в небольшую кадочку или ведро, „заваривают“ кипящей водой и оставляют стоять до тех пор, пока полученный таким образом „щелок“ остынет настолько, что „тело может его терпеть“. Тогда этим щелоком обливают медленно язву или погружают в него большую часть тела и держат там, пока он совершенно остынет. Волосни при этом „выпадают“ из язвы и погибают в щелоке. Во время ванны, в помещении, где она делается, должна быть соблюдаема полная тишина, вероятно, чтобы шумом не испугать выползающих волосатиков» <Высоцкий, 1911>. В Калужской губернии открытую рану поливали щелоком через веник, закрытую — накрывали лепешкой из ржаной муки с вином; осиновыми стружками, пропитанными медом. К заживающей ране прикладывали подорожник <Ляметри, 1862>.
«При ногтоедице в пальце, происходящей… от червя волосатика, называемого по-здешнему — волосом, знахарка берет блюдо теплой воды и тридевять ржаных колосьев или такое же число стеблей белой нефорощи; связав их в пук, держит его над сосудом и плескает из него воду на связанный пук, так что вода с пука падает на больной палец» (при этом читается заговор) (Курск.) <Машкин, 1862>.
По вологодским поверьям, волос не остается в теле мертвеца, а обязательно «переходит» в живого человека. Поэтому тот, кто моет умершего (страдавшего волосом), должен сказать: «Волос, ты волос, не выходи ты на голос, к живым не являйся, а в старом теле оставайся, из него не выходи, а с ним вместе пропади» <Попов, 1903>.
Волосень в поверьях Тамбовской губернии — дух неопределенного облика, он может отнять палец в наказание работающим (прядущим) под Новый год (волосень также означает «пряжа», «шерсть для пряжи»).
ВОЛОСАТИК, ВОЛОСАТИК-БОГ, ВОЛОСАТЫЙ, ВОЛОСЕНИК, ВОЛОСАТКА — нечистый дух; черт; водяной; леший, нечистая сила; дух в овине (женского пола).
«Смотри, у речки тебя волосатик поймает» (Тульск.).
«Волосатик бы тя взял, — кричат в ярости» (Волог.).
С волосами, волосом связан целый комплекс представлений русских крестьян: волосы — это и волосы человека, и «волосы животных» (шерсть) и волокна, и стебли, и нити, и живые существа (в том числе черви, змеи), и даже струи («волосянка» значит «кровеносный сосуд», а «волоша, волошка» — «река, проток реки»).
Тождественность представлений о волосе и о растительном волокне, о стебле, венчаемом колосом и концентрирующем растительные силы, прослеживается в таком пояснении: «волотка, или волос есть верх снопа или всякий колос, особо взятый, волокно» <Снегирев, 1838>.
Короче, волос — это то, что, с одной стороны, живо, необходимо для жизни и растет, развивается, а с другой — связывает и скрепляет; это волокно, нитка, струйка и одновременно вечно ткущаяся «нить бытия», пронизывающая все сущее (так, березы в Троицких песнях «ткут» зеленый покров земли; являющаяся перед бедой, переменами в доме прядущая кикимора «прядет нити судьбы» его обитателей; с веретеном в реке изображена в росписи Софийского собора и Богородица).
С обилием волос-волокон — густотой и длиной волос человека, шерсти животных, злаков в поле — связывается представление о плодородии, плодовитости, богатстве, силе: на Юрьев день (6 мая) хозяина дергали за волосы, чтобы у него было густое жито (Смол.); чем более мохнат являющийся человеку во сне домовой, тем благополучнее будет судьба дома, хозяйства; этимологически сближаются слова «волоха» (шкура) и «волос», а с другой стороны — «волхит», «волх», «волшба» <Успенский, 1982>. «У меня сила состоит в волосах», — часто заявляют герои волшебных сказок. По некоторым поверьям, «в волосах» находятся и здоровье, благополучие обычных людей. «Летучая мышь, по-местному „кожанчик“, <…> летая вечером, старается вырвать волос из головы человека и относит на дерево». «Здоровье человека будет зависеть от того, на какой сук повесится волос: если на сырой и свежий, т. е. покрытый листьями, то человек делается полнее и здоровее; а если на сухой, тогда человек худеет, сохнет и болеет. В первом случае о человеке говорят: „Кожанчик волос повесил на сыром суку“, во втором: „Кожанчик волос повесил на сухом суку“» (Орл.) <Трунов, 1869>. «Выпавшие волосы надо сжигать в печи, чтобы птичка не унесла их в гнездо, а то голова болеть будет». Волосы нельзя бросать где попало (их закапывают в землю) — «в волосах вся сила человека» (Том.) <Бардина, 1992>.
Наделяемые особыми силами мифологические персонажи обычно волосаты и мохнаты; это их родовой признак, который подчеркивается названиями «волосатик», «волосатка». Кроме того, длинные косматые волосы, шерсть лешего, водяного, овинного, черта — напоминание о традиционной связи их с животными (леший — медведь, волк; овинный — медведь и т. п.) и с растительностью (леший — олицетворение леса, водяной — реки с водорослями).
Волосатик-бог, упоминаемый в заговоре (Сев. Дв.), может быть соотнесен с Волосом (Велесом), но скорее всего это особо уважительное обращение к персонажам низшей мифологии — волосатикам и волосаткам.
ВОЛОТ, ВОЛОТ (ВЕЛЕТ) — великан, богатырь.
Волоты, по поверьям, — некогда населявшие землю гиганты, богатыри. Волотками могут называть курганы, которые считаются могилами древних исполинов и богатырей, «первонасельников и первопредков»: «Сии страшилища были великаны <…> то же, что у греков гиганты», — писал в конце XVIII в. М. Чулков. По сообщению Ф. Буслаева, велеты или волоты, чудаки — «первобытные жители Сибири, от которых будто бы остались курганы» (Ирк.) <Буслаев, 1861>.
М. Н. Макаров отмечает, что останками древних богатырей, «костьми богатырскими» иногда почитались ископаемые кости мамонтов: «В округе Переславля-Залесского один помещик употреблял плоскую мамонтову кость вместо печной заслонки, добрые люди звали эту кость ребром Добрыни Никитича» <Макаров, 1838>.
В. Даль так характеризует связанные с волотами поверья: волот — «гигант, великан, могучан, магыт, могут, вёлетень (Юг); богатырь, человек необычайного роста, а иногда и силы. В волотах сказочных, в богатырях, сила соединяется с ростом и дородством: остатки их народ видит в костях допотопных животных, а в Сибири говорит, что целый народ волотов заживо ушел в землю» <Даль, 1880>.
Хотя само название «волот» отмечено не повсеместно, образ исполина-богатыря — один из самых популярных в крестьянских поверьях и рассказах. На Орловщине «о первобытных людях сохранилось предание, что они были несравненно сильнее, долговечнее и больше ростом, чем теперешние. Отсюда такая приговорка: „Встарь люди были божики, а мы люди тужики, a позней еще будут люди пыжики: двенадцать человек соломинку поднимать, так, как прежние люди поднимали такие деревья, что нонешним и ста человекам не поднять“» <Трунов, 1809>. Переславль «имеет предание о каком-то Васе Переславце, на которого если кто взглядывал, то никакая шапка не удерживалась на голове: так этот Вася был высок ростом. В Тульской губернии подобный же богатырь вырывал под засеками столетние дубы с корнем и проч.» <Макаров, 1838>. Архангельские крестьяне полагали, что богатыри — «люди очень рослые и обладающие такой силой, что толпа обыкновенных людей на одного из них ничего не значит» (Еруслан Лазаревич взмахом метлы убивал целые тысячи войска). «Верование в таковых людей… поддерживается и распространяется в народе посредством картин суздальской работы, которые можно найти в каждом крестьянском доме подле изображения святых. Случалось видать, во время хождения по крестьянским домам с крестом и святою водою, что к изображению Еруслана Лазаревича, прибитого близ святых икон, поставлена зажженная восковая свеча» <Ефименко, 1877>.