Энн Виккерс
Шрифт:
— Очень мило, но в этом случае вам должно быть так же противно рвать на куски историю Европы..
— Нет, потому что я о ней понятия не имею.
— Скажите, мисс… гм… скажите, почему вам захотелось изучать историю Европы, если не считать того, что вам удобно время с девяти тридцати?
— Я хочу ее знать. Честное слово! Я хочу знать! Я надеюсь когда-нибудь… Вчера одна девушка сказала, что я политикан, а я сказала, что нет, а потом подумала: может, я сама себя обманываю. Может, я захочу заняться политикой, если женщины когда-нибудь получат избирательное право. Почему бы нет? Должно же быть какое — то правительство, даже если оно далеко от совершенства, а правительства без политических деятелей, по-моему, не бывает.
—
— Но разве учителя — даже преподаватели колледжей, — разве они не маклеры от науки?
— Возможно, — ухмыльнулся он. — А писатели-маклеры от красоты. Они ловко фальсифицируют ее, складывают в яркие пакетики, снабжают броскими этикетками, перевязывают ленточками из искусственного шелка и продают. Очень возможно. А юристы — маклеры от правосудия. Что ж, быть может, мы разрешим вам стать политическим деятелем. Но при чем тут всеобщая история и девять тридцать утра — холодный и мрачный час в наших северных широтах?
— Понимаете, если я действительно займусь политикой, я хочу интересоваться чем-нибудь, кроме нового здания почты в Пассавумпеик-Крик. Теперь, когда уж больше не будет великих войн, [28] Америка должна вступить в тесные связи с Европой, и мне хотелось бы в этом участвовать. И вообще, я хочу знать!
— Вы приняты в мой класс. — Сияя улыбкой, Харджис встал. — И, быть может, вам небезынтересно будет узнать, что в этом просвещенном учреждении вы — первая студентка, которую я принял с удовольствием. Ваши товарищи, или, если хотите, товарки, по-видимому, питают к науке такую же явную антипатию, как и молодые люди, с которыми я встречался в Чикагском университете и в моем родном колледже Оттаватоми. Впрочем, мне, без сомнения, предстоит убедиться, что я ошибся.
28
Имеется в виду первая мировая война.
— Нет, вы не ошиблись, — мрачно произнесла Энн. — Женщины трудолюбивы, но они редко знают, для чего трудятся. Они как муравьи. Вы тут встретите множество девушек, которые будут упорно работать. Они могут выучить наизусть любую книгу. Но таких, которые знают, зачем они все это учат, или таких, которые станут читать книги, о которых вы им не говорили, — таких вы встретите немного.
— Но вы, очевидно, будете читать и многое другое.
— Конечно, вы же сами знаете! — не поняв его иронии, с наивным удивлением ответила Энн.
Шагая на собрание Общества студентов-добровольцев, Энн с упоением твердила: «Какой замечательный человек! Единственный преподаватель, с которым интересно поговорить».
Общество студентов-добровольцев — организация, объединяющая студентов различных учебных заведений, которые так торжественно клялись и так страстно мечтали стать миссионерами, что из сорока двух добровольцев, вступивших в общество в Пойнт-Ройяле в 1910 году, пятеро впоследствии действительно стали миссионерами. На своих собраниях добровольцы пели псалмы, молились и слушали доклады о быстром распространении христианства в Белуджистане, Нигерии и в Мексике, которая, с точки зрения Пойнт-Ройяла, тоже вовсе не была христианской страной.
На этот раз в Обществе выступала настоящая женщина-миссионер, только что возвратившаяся из Бирмы. Она не говорила о стране золоченых храмов, где звенят колокола, или хотя бы о свиданиях с прелестными туземками, когда полз туман над полем риса, меркло солнце, стлалась мгла. Она рассказывала о девочках-матерях, о лихорадке и о покрытых струпьями ребятишках, играющих в грязи. Энн Виккерс действительно интересовалась мозаичными храмами гораздо меньше, чем кормлением голодающих младенцев. Она не улыбнулась скептически, когда миссионерка со вздохом промолвила:
— О, как было бы прекрасно, если бы вы понесли туда слово божие, дабы язычники, подобно жителям нашей возлюбленной христианской страны, не видели больше нищеты и умирающих с голоду младенцев!
Энн согласно кивала, хотя не слышала ни единого слова. Она думала о рыжеволосом Глене Харджисе.
Интересно, он на самом деле такой остроумный или просто (по ее выражению 1910 года) «пустомеля»?
Почему запах трубочного табака нравится ей больше, чем сладкии аромат духов, исходящии от Юлы?
И почему, удрученно размышляла Энн, почему она не может сосредоточиться, когда к ним взывает миссионер, прибывший прямо с поля битвы?
А интересно, Глен Харджис женат?
Он был неженат.
Не прошло и суток, как об этом знала каждая студентка колледжа.
Традиции Пойнт-Ройяла не позволяли приглашать в качестве преподавателей холостяков, тем более холостяков красивых. Однако доктор Харджис был родственником покойного президента Пойнт-Ройяла блаженной памяти доктора Меррибел Пизли, что совершенно гарантировало его нравственность.
— Очень может быть, — заявила Митци Брюэр, enfant terrible предпоследнего курса. — А по мне, так он просто лакомый кусочек.
— Перестань говорить гадости! — возмутилась Энн. — У него очень благородный ум. Он думает только о том, как история учит нас переделывать человеческое общество. Его идеал — наука.
— Да брось ты, Энни, я и без него знаю, как переделать общество. Вышвырнуть декана, пустить бесплатный автобус в Йель и каждый вечер устраивать танцы. Как бы тебе это понравилось? Ты чертовски добродетельна, Энни. Мне просто больно на тебя смотреть. Но подожди, настанет и твой час, бедная моя овечка! Когда я буду сидеть дома и штопать носки моему шестому отпрыску, вот тут-то ты и развернешься! Да еще как!
— Тошно слушать! — сказала Энн (к собственному удивлению, без всякой уверенности).
Несмотря на то, что Энн вела жизнь не менее добродетельную, чем декан факультета доктор Агата Сноу; несмотря на то, что она благодаря баскетболу и курсу домоводства была до отвращения здоровой и нормальной, — несмотря на все это, ее втайне тревожил царивший в Пойнт-Ройяле консерватизм мысли (если считать, что там вообще кто-нибудь мыслил). Над нею все еще витала серая тень старика Клебса. Ее раздражало, что почти все студентки смотрят на рабочих как на представителей низшей расы и что по их мнению Нью-Вашингтон (штат Огайо) во всех отношениях превосходит Вену, Венецию и Стокгольм, вместе взятые. Считая себя убежденной христианкой и даже будущим миссионером, она тем не менее огорчалась, когда оказывалось, что критиковать Библию так, как критикуют Шекспира, — признак дурного тона. Это не значит, что в 1910 году Пойнт — Ройял был таким же ортодоксальным, как молитвенное собрание на Среднем Западе в 1810 году. Студентки принимали Библию безоговорочно вовсе не потому, что она возвышала их души. Как раз наоборот. Они просто не настолько интересовались Библией и вообще религией, чтобы за них бороться или испытывать в них сомнения. Их веры было недостаточно ни для фанатизма, ни для атеизма. Энн знала, что сушествуют более крупные женские колледжи — Вассар, Уэлсли и Смит, — в которых кое-кто из студенток действительно придает науке такое же значение, как теннису. Но Пойнт-Ройял, подобно множеству других основанных религиозными общинами колледжей Среднего Запада, отличался именно тем типично американским презрением ко времени и к пространству, благодаря которому один-единственный Деловой Человек соединяет в себе религиозность 1600 года, понятия о семейной жизни 1700 года, экономические взгляды 1800 года и техническую сноровку 2500 года.