Энн Виккерс
Шрифт:
А потом его дерзкие пальцы коснулись ее религиозного чувства, и тут она по-настоящему содрогнулась и в муках признала его победителем.
Все началось с простого, вполне невинного упражнения в умственной гимнастике, а кончилось тем, что в отчаянии Энн совершила самый отчаянный поступок в своей жизни того периода: ради сомнительного торжества честности вырвала из сердца нечто не менее дорогое, чем сама любовь.
В холодный, серый ноябрьский день они сидели возле пушки на мысе Стэнтон и, выбивая замерзшими пальцами дробь у себя на коленях, в пылу беседы не замечали холода.
— Вчера вечером у нас в Христианской Ассоциации было чудесное собрание. Праздник урожая. Это было незаурядное собрание. Все были как-то особенно счастливы, — рассказывала Энн.
— Отлично, милая Энн. А что же мы делали на нашем счастливом празднике урожая?
— Насмехаться тут нечего! Было просто чудесно. Мы, конечно, пели и молились — молились по-настоящему,
— Полагаю, что руководительницей были вы?
— Да, если хотите знать, то именно я! Вот! И когда я обратилась к Митци, то, представьте себе, она встала и излила душу в молитве.
— Какую же мольбу вознесла к престолу господню наша милая кошечка мисс Митци?
— Да вы же знаете. Просто молитву. О том, что она не всегда вела себя как подобает, но надеется, что господь будет ей опорой.
— Гм, похоже, что наша Митци недавно сильно напроказила. Сдается мне, будто я слышал что-то насчет нее и этого красавца механика из гаража в Фоле. Прекрасная пара. Итак, у вас бы целомудренный праздник урожая, и вы, разумеется, пели «Неся снопы свои». Превосходно! Разумеется, будучи христианками, и притом весьма современными, вы не могли пасть до такого примитивного невежества, чтобы устроить празднество в духе древних римлян. Помните июньский праздник в «Марии Эпикурейце»? [45] Мальчики в белых одеждах несут изображения Цереры [46] и Деа Диа [47] в священных ящиках; алтари, увитые гирляндами из шерсти, и цветы, которые потом бросают в жертвенный огонь. Запах бобовых полей, жрецы в жестких священных мантиях. Марий должен был возложить медовые соты и фиалки на урну с прахом своего отца. Мед и фиалки! О, в этих обитающих на холмах язычниках не было ничего современного! Они не слушали, как Митци Брюэр пытается замолить свой очередной роман, и не пели «Доколе есть день, делайте, ибо приходит ночь, когда никто не может делать», что я всегда считал величайшей non sequitur [48] в литературе. — о, то, что пели римляне, вряд ли было лучше! Не может быть, чтоб мистер Уолтер Патер знал все их песни! Но все равно, мы были счастливы. Чувствовалось настоящее, как бы это сказать, ну, такое безмятежное счастье, как бывает в сумерках. Словом, истинная вера.
45
«Марий Эпикуреец» — философский роман У. Патера (1839–1894), английского искусствоведа, исследователя философии и литературы Древней Греции и эпохи Возрождения.
46
Церера — римская богиня урожая.
47
Деа Диа — одно из древнейших божеств римской мифологии.
48
Нелогичность (лат.).
— Вы так прелестно, так по-детски трогательно говорите о вере, дитя мое! Вы совершенно убеждены, что все чудеса происходили на самом деле. Вы рассматриваете легенду о хлебах и рыбах, которыми накормили множество народа, как документально подтвержденный исторический факт, а не просто очаровательный миф. Вы действительно верите, что Библия — историческое, а не поэтическое произведение.
— Но боже мой, а разве вы в это не верите? Ведь вы же член приходского совета!
— Конечно, верю. Это mores. [49] Я, например, бреюсь, но не считаю бритье священнодействием. Если бы среди симпатичных молодых преподавателей было в обычае отращивать бороды, как обстояло дело в недавнем прошлом, я бы тоже отрастил себе бороду. О да, я был членом приходского совета, но вы, вероятно, заметили, что я не слишком часто посещаю церковь. Нет, не называйте меня лицемером! Я совершенно точно знаю, что я делаю и что я думаю. А у вас на это смелости не хватает. Вы никогда не подвергали смутные чувства, которые вы называете «верой», такому испытанию фактами, какому подвергли бы средневековую историческую хронику. В конце концов, Энн, вы типичная женщина, вы довольно трезво относитесь ко всему, что не затрагивает ваших чувств; вы взвешиваете масло и считаете сдачу, чтобы несчастная прислуга не могла присвоить ни единого цента. Но вы отказываетесь задать себе вопрос, во что вы верите на самом деле и имеет ли ваша вера какое-либо логическое основание или же просто некритически воспринята вами от родителей. И когда-нибудь вы будете лелеять точно такую же — вероятно, весьма похвальную, но, без сомнения, иррациональную — веру в вашего мужа и в ваших сыновей! Вы не более чем заурядная женщина, дорогая моя ученая дама!
49
Таков обычай (лат.).
— Вы говорите гадости!
— Знаю! Однако я вовсе не хочу лишать вас возможности утешаться своими предрассудками. Мне просто хочется, чтобы вы поняли самое себя — ведь, насколько я понимаю, это главная цель университетского образования — и чтобы до тех пор, пока вы будете кроткой, безмятежной, благонравной Hausfrau, [50] вы не пытались одновременно выдавать себя за интеллектуальную величину!
— Никакая я не кроткая! Я не желаю, чтобы вы… чтобы вы…
50
Домашняя хозяйка (нем.).
— «Говорил гадости»? Вы это имеете в виду?
— Да, да, вот именно. Вы только их и говорите!
Всю дорогу до общежития Энн злилась, а он легко шагал рядом, и на лице его играла удовлетворенная улыбка школьного учителя, которому удалось укротить свою ученицу. Его «до свидания» прозвучало весело и нежно.
Всю неделю до их следующей встречи Энн было не до веселья и не до нежности.
Больше всего ее злило то, что она и в самом деле никогда не пыталась как следует разобраться в своей вере. Правда, некоторые детали она после долгих душевных страданий отвергла еще на первом курсе, решив» что не верит ни в непорочное зачатие, ни в вечные муки. Однако она еще ни разу не осмелилась честно спросить себя, верит ли она в загробную жизнь, в конкретное существование и всемогущество бога, а также в божественную сущность Христа.
Теперь — не без мучительной тревоги — она все же попыталась разобраться в своей вере. Как назло, именно на этой неделе — страстной неделе в Гефсиманском саду [51] — Юле вздумалось заговорить об устройстве вечера поэзии, и она была оскорблена в своих лучших чувствах, когда Энн богохульственно завопила:
— Убирайся к черту и не морочь мне голову!
Энн штудировала свою Библию. Теперь, когда она смотрела на чудеса взыскательным, мятежным, критическим взглядом, они действительно казались ей невероятными. Вот, например, рассказ о том, как Иисус изгнал из одержимого бесов, а потом вселил их в стадо мирно пасущихся свиней, так что несчастные животные обезумели, бросились в море и утонули. Не слишком правдоподобно, сокрушалась она, и притом весьма странный поступок по отношению к невинным свиньям и к их разорившемуся владельцу!
51
Гефсиманский сад (библ.) — место вблизи Иерусалима, где Христос провел последнюю ночь перед тем, как был схвачен.
В главе IV Евангелия от Луки она новыми глазами прочитала про то, как дьявол возвел Христа на высокую гору, показал ему все царства земные и обещал дать ему власть над ними, если он поклонится ему.
— Ясно, что это символ! — задыхаясь от волнения, восклицала Энн. — Очень драматичная легенда, но всего только легенда!
Она с изумлением осознала, что всю свою жизнь считала это точным изложением действительного происшествия и в воскресной школе Уобенеки тоже излагала это как вполне реальный факт. Рассматривая свое сознание со стороны, как будто впервые встретившись сама с собой, она сделала открытие, что никогда не размышляла по поводу Библии и веры, которую ей внушали в детстве, а просто проглатывала их непереваренными. Даже смутный агностицизм Оскара Клебса был только набором фраз, которые она приняла, не пытаясь приложить их к своей подлинной вере.
И все эти чудеса — все они просто прекрасные мифы, не более реальные, чем Санта-Клаус для четырехлетнего ребенка, очарованного рождественским праздником, с изумлением думала она.
Она чувствовала себя как женщина, которая много лет не знала, что ей изменяет муж, в то время как все остальные знали и смеялись. Она попыталась вновь обрести свою безмятежную веру и прочла восемнадцатый псалом:
«Небеса проповедуют славу божию, и о делах рук его вещает твердь.
День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание.
Нет языка и нет наречия, где не слышался бы голос их.
По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их. Он поставил в них жилище солнцу, и оно выходит, как жених из брачного чертога своего, радуется, как исполин, пробежать поприще.
Закон господа совершен, укрепляет душу; откровение господа верно, умудряет простых.
Повеления господа праведны, веселят сердце; заповедь господа светла, просвещает очи…
Они вожделеннее золота и даже множества золота чистого, слаще меда и капель сота…»