Энни из Грин Гейблз
Шрифт:
– Это не составит особого труда, если люди перестанут попрекать меня моими внешними данными, – вздохнув, сказала Энни. – А от других вещей я попросту не завожусь!.. Но цвет волос – это, увы, мое «больное место», и я моментально вскипаю, а вы можете допустить, что они, когда я вырасту, станут прекрасного каштанового цвета?!
– Ну, не нужно так много думать о своей внешности, Энни. Вы же не какая-нибудь пустышка, ведь так?
– Нет, не пустышка, но я – «гадкий утенок», – вздохнула Энни. – А я так люблю все красивое! Поэтому, терпеть не могу смотреться
– Встречают по одежке, провожают по уму, – буркнула Марилла.
– Я тоже так себе говорю. Но меня одолевают сомнения по этому поводу, – скептически заметила Энни, вдыхая запах нарциссов. – О, какие прелестные цветы! Как мило, что миссис Линд позволила мне их взять с собой! Я больше не испытываю к ней неприязни, – словно камень с плеч свалился! Какое хорошее чувство возникает, когда приносишь свои извинения после… «бури», и когда тебя, в конце концов, прощают!. Ах, какие сегодня яркие звезды! Если бы вы могли жить на звезде, какую из них вы бы выбрали? Я мечтаю поселиться вон на той, огромной и ясной, что над темным холмом вдали!
– Энни, попридержите язык, – сказала Марилла, тщетно пытаясь уследить за мчавшейся галопом быстрой мыслью Энни.
До тех пор, пока они не повернули на дорожку, ведущую в усадьбу, Энни больше не проронила ни слова. Легкий, шаловливый ветерок коснулся их разгоряченных от ходьбы тел, овевая терпко-сладким ароматом стоявших под вечерней росою молодых папоротников. Там высоко, под сенью деревьев, мерцал веселый огонек: на кухне Грин Гейблз горел свет. Энни вдруг подошла к Марилле, и ее худенькая ручонка скользнула в огрубевшую от работ ладонь пожилой женщины.
– Как хорошо, когда идешь домой и уж знаешь наверняка, что это твой дом! – произнесла она. – Я полюбила Грин Гейблз! А до этого ни одно место не вызывало во мне подобных чувств! Ни одно из них не было домом. О, Марилла, как я счастлива! Сейчас для меня не составит труда произнести молитву!.
Что-то теплое и нежное проснулось в душе Мариллы с прикосновением этой детской ладошки. Быть может, она ощутила «пульс материнства», которое ей так и не довелось изведать? Прилив этих чувств еще больше взволновал ее. Она заметила:
– Если вы и впредь станете хорошо вести себя, вы всегда будете счастливы. А молитвы принесут вам радость и утешение!
– Произносить чьи-то молитвы не всегда одно и то же, что молиться, – задумчиво сказала Энни, и продолжала, воодушевляясь: Но можно представить, что я – ветерок, колышущий вершины деревьев. Когда утомлюсь, – спущусь легкой волной в заросли папоротников, а затем полечу в садик миссис Линд и заставлю танцевать цветы! А потом как налечу на поле, где растет клевер, и понесусь дальше, к Озеру Сверкающих вод, и его поверхность вся зарябится от моего прикосновения! О, ветер создает столько простора для игры воображения! Все, Марилла, я замолкаю!.
– Ну и слава богу! – вздохнула Марилла с явным облегчением.
Глава 11.
– Ну, как они вам? – спросила Марилла. Энни сосредоточенно рассматривала три новых платья, лежавших на кровати в ее комнате. Одно было сшито из льняной ткани табачного цвета. Поддавшись искушению, Марилла купила этот материал прошлым летом у розничного торговца; выглядел он весьма практично.
Второе платье она сшила из сатина в черно-белую клеточку, который отобрала зимой на распродаже.
Темно-голубой цвет третьего платья был ужасен; этот плотный ситец Марилла закупила на прошлой неделе в Кармоди, в местном магазине.
Так как Марилла все сшила сама, все три платья не отличались разнообразием фасонов. Прямая юбка, сужавшаяся к прямой линии талии, прямые рукава, причем зауженные настолько, насколько это вообще оказалось возможным.
– Попытаюсь представить, что они мне нравятся, – уклончиво ответила Энни.
– Но я не хочу, чтобы вы представляли, – обиженно протянула Марилла и добавила: – Ну, я вижу, они вам не пришлись по вкусу! Но что не так? Разве они не аккуратно пошиты? Они же новые и чистые?
– Да.
– Но тогда почему вы не в восторге от них?»
– Они… ну, они не очень красивые. – с неохотой ответила Энни.
– Красивые?! – Марилла фыркнула. – Я не забивала голову подбором сногсшибательных фасонов для вас! Все это – мелочи жизни, сразу должна сказать я вам. Эти платья – добротные, приятные, практичные, безо всяких там финтифлюшек. К тому же это все, что вам предстоит носить этим летом! Льняное и ситцевое вполне подойдут для школы, когда начнутся занятия! А в сатиновом платье вы будете посещать церковь и воскресную школу. Надеюсь, они всегда будут чистыми и опрятными. И не порвите их! А я-то полагала, что вы с благодарностью примите почти все, после тех уродливых обносков, что вы носили в приют.
– О, да, я благодарна! – запротестовала Энни. – Но была бы благодарна еще больше, если б… если хотя бы на одном из них рукава были… пышными. Это сейчас так модно! Я бы тогда точно, Марилла, вся затрепетала! Только бы поносить платье с пышными рукавами!
– Ну, ну, переживете и без этого вашего трепета. Думаете, у меня имеется лишняя материя на пышные рукава? И потом вид-то у них нелепый! Предпочитаю прямые рукава простого покроя. Радует глаз!
– Лучше уж выглядеть «нелепо», раз все так ходят, чем быть «белой вороной» в простом и прямом! – печально вздохнула Энни.
– Уж это вполне в вашем духе! Вот что, повесьте-ка платья как следует в шкаф. Затем сядьте и вызубрите очередной урок воскресной школы. Я держу в курсе мистера Белла, так что завтра утром вы отправляетесь в воскресную школу.
С этими словами Марилла, едва сдерживая негодование, удалилась из комнаты.
Энни всплеснула руками и вновь посмотрела на платья.
– А я так надеялась, что хотя бы одно из них окажется белым с пышными рукавами, – прошептала она грустно и продолжила: