Эоловы арфы

Бушин Владимир Сергеевич

В центре группы стоял богато, но небрежно одетый человек (видимо, очень спешно одевался, торопясь купить газету). Он с отвращением на лице и в голосе читал:

— "Мне очень грустно, госпожа тайная советница, что вы так ошиблись в вашем супруге. Вы считали его Солоном, и вот он возвращается восвояси из Берлинского Национального собрания, и оказывается, что он самый настоящий болван".

— Мерзавец!.. Шут!.. — раздались возмущенные восклицания слушателей.

А чтец продолжал:

— "Я сожалею об этом, госпожа тайная советница. Утешьте вашего

мужа тем, что он непризнанный гений, но прежде всего — избавьтесь от него. Да, женщины, дайте вашим мужьям отставку… Кому охота ласкать осла?"

— Так и написано — "ласкать осла"? — изумленно переспросил кто-то.

Чтец бросил гневный взгляд на вопрошавшего, презрительно хмыкнул и пошел молотить дальше:

— "…Все беды Германии произошли единственно от того, что немецкую республику считали до сих пор делом серьезным, важным, но отнюдь не делом сердца. Вы, женщины, призваны исправить это недоразумение.

Не спрашивайте как! Вы сами знаете это лучше всех. Выгоните ваших мужей, возьмите себе новых, из революционеров, — вот и все!"

Контраст между веселым, игривым текстом и полным отвращения голосом, который его читал, был так разителен, что в этом месте Энгельс не выдержал и фыркнул. Все обернулись к нему.

— Вам смешно? — оторопело и негодующе спросил чтец.

— Как можно смеяться над такой пошлостью?.. Это же оскорбление для всех нас!.. — раздались голоса других.

Не в интересах Энгельса было привлекать к себе сегодня внимание таких людей.

— Я, господа, холостяк! — улыбнулся он и, повернувшись, небрежной походкой побрел дальше.

Новая группа, к которой подошел Энгельс, состояла из молодых людей, видимо студентов. Здесь, отчаянно ударяя по воздуху крепко сжатым кулаком, рыжий парень восторженно дочитывал "Прощальное слово" Фрейлиграта:

И когда последний трон упадет,И когда беспощадное словоНа суде — "виновны" — скажет народ,Тогда я вернусь к вам снова.На Дунае, на Рейне словом, мечомНароду восставшему всюдуСоратницей верной в строю боевом,Бунтовщица гонимая, буду!

— Браво! — воскликнул Энгельс и хлопнул в ладоши. На него никто не взглянул, потому что все испытывали такое же чувство и тоже закричали "браво" и захлопали.

В самом укромном уголке сквера на скамье под большим тенистым кустом недавно расцветшей сирени Энгельс заметил трех молодых женщин. У той, что сидела в середине, на коленях тоже лежала красная газета. По их веселому виду Энгельс понял еще издали, что они читают, конечно же, фельетон Веерта. Он пошел к ним по параллельной аллее и остановился всего в нескольких шагах. За густыми кустами сирени, сидя к нему спиной, подруги не видели его.

— "С самого начала вы, женщины, были умнее всех ученых и фарисеев, ясно доносился живой, ежеминутно готовый

расхохотаться голос, — но с самого начала вы были и более страстными, чем все ученые и фарисеи".

— О дева Мария! — раздался голос другой. — Это же святая правда!

— "Так не сдерживайте же вашу огненную страсть, — продолжала сидящая в середине, — хватайте ваших прирученных мужей за их жалкие косицы и вешайте их, как пугало, куда угодно, только — вон их!

Наше спасение — в гильотине и в страсти женщин.

А впрочем, честь имею кланяться. Соловьи поют в кустах, пули свищут, и мое воззвание окончено".

Подруги засмеялись, а Энгельс попробовал свистнуть соловьем. Они оглянулись и, увидев его, несколько смутились.

— Прошу прощения, сударыни. — Энгельс, выйдя из-за кустов, приподнял шляпу. — Но, поверьте, я не из тех, кого Веерт призывает вас вешать. Честь имею!

…В "Неугасимой лампаде", несмотря на раннее дневное время, народу было битком. Здесь и всегда-то собирались любители не столько поесть и выпить, сколько поговорить, а сегодня это было особенно заметно. Энгельсу сразу бросились в глаза несколько экземпляров "Новой Рейнской". Как гигантские красные бабочки, они в разных концах зала то расправляли крылья, то складывали их, то перепархивали от столика к столику.

Энгельс пробрался в самый дальний угол и попросил сосисок с капустой да большую кружку темного пива.

Соседями по столу оказались два молодых парня. Один был, видимо, ровесником Энгельса, другой — года на два-три помоложе. С первого взгляда уверенно можно было сказать, что это рабочие. Перед ними лежала "Новая Рейнская". Они обрадовались новому человеку как своему сверстнику и как возможному собеседнику. Им, пожалуй, было безразлично, друг это, единомышленник или противник. Если друг — прекрасно, будет с кем поделиться своими мыслями; если враг — что ж, пусть послушает, как его отделали сегодня в этой газете…

— А кончается это вот так, Отто, — сказал тот, кто постарше, и прочитал, кажется, не столько для Отто, сколько для Энгельса: — "Редакторы "Новой Рейнской газеты", прощаясь с вами, благодарят вас за выраженное им участие. Их последним словом всегда и повсюду будет: освобождение рабочего класса!"

Это были заключительные слова написанного Энгельсом обращения "К рабочим Кёльна".

Дружелюбно взглянув в напряженно-выжидающие лица рабочих, он улыбнулся и медленно произнес:

— Прекрасные слова…

— Вы находите? — сразу оживился парень с газетой.

— Еще бы! — уверенно воскликнул Энгельс.

Где-то в другом конце зала слышалось громкое чтение стихов Фрейлиграта.

— А как вам нравятся эти стихи? — спросил парень.

— Стихи что надо!

— Курт, — сказал Отто, — прочитай еще раз то место на первой странице.

Курт быстро нашел нужное и огляделся. За соседним столиком сидели три господина весьма благополучного вида. Всем своим обликом они выражали отвращение к тому гвалту и хаосу, что царили в кафе, и в то же время любопытство.