Эпилог

Хол Блэки

— А сколько…? — начала мама.

— Что "сколько"? Самый мизер. Так что разговор ни о чем. А вот в марте поглядим, сколько весу наберет. Плохо старался, — сказал он Егору. — У твоей жены таз широкий, она бы и двойню выдюжила.

Муж не стал спорить, промолчав, а я выпучила глаза. Какая двойня?! Ну, уж нет!

— Значит, в марте? — просияла мама. — Спасибо, Святозар Павлович, за благую весть! На весну, на солнышко ребеночек появится.

Ну-ну, УЗИ местного пошиба. Ваш диагноз сомнителен, дедуля.

— Там молодой человек гонит сок, — кивнула

я на приоткрытую дверь. — Надо бы кувшин обложить льдом или поставить в холодную воду. Сок лучше сохранится.

Лекарь посмотрел на меня, насупив брови, и закричал, оглушив:

— Мишка, поганец! Опять девкам экскурсии устраиваешь! Счас как дам по шеяке! Ишь удумал — от дела отлынивать! — и ринулся в "лабораторию".

— Мишка не виноват! — кинулась я следом. — Он мне и слова не сказал. Я подглядела!

— Подглядывать нехорошо. А Мишка схлопочет за то, что дверь не закрыл, — Святозар Павлович погрозил кулаком растерянному парнишке.

— А если сделать постоянную изолирующую прослойку, то будет… — влезла я с очередной рекомендацией.

— Сделаем, — согласился лекарь, закрыв перед моим носом дверь и отрезав Мишку от нашего общества. — Всё сделаем. Мы советчиков страсть как любим. Особенно приезжих… Кстати, Илийка, захвати-ка капельки для Митяя. Передай, чтобы держал в холоде и пил утром и вечером, по ложечке. Если он, конечно, мою ложечку не посеял.

Святозар Павлович ушел в "кабинет" и вернулся, вручив маме горшочек, который она бережно поставила в корзинку.

— Ну, ступайте с богом, — отпустил нас лекарь.

— Но ведь можно… — снова вклинилась я с поучениями.

— Можно, можно, — согласился Святозар Павлович, подталкивая нас к выходу. — Всё можно, что не запрещено.

Каким-то образом мы очутились на крыльце, и дверь закрылась, звякнув на прощание колокольчиком.

— И ведь хотела как лучше, — оправдывалась я, то ли перед собой, то ли перед своими спутниками. — А он и слушать не стал.

— У Святозара Павловича большой опыт. Ему виднее, — утешила мама.

— Зря, что ли, институт заканчивала? — не унималась я. — Ведь доказано, что…

— В чужой монастырь со своим уставом не лезут, — прервал Егор, подставляя локоть. — Пошли уж, а то размокнешь. Или хочешь вернуться и поведать убеленному сединами человеку о том, что он неправильно гонит сок?

Не хочу. Но всё равно останусь при своем мнении, потому что оно научно обосновано, а не опирается на примитивные дедовские методы.

— Мам, ты никому не говори… ну, о ребенке. Пока точно не определится.

— А когда определится? — встрял муж.

— Через неделю, — зыркнула я на него.

— Хорошо, Эвочка. Это ж какое счастье! Малышок у вас будет, — восхитилась мама. — Святозар Павлович всегда верно говорит. Он и мне сказал, что моя доченька родится в октябре. И не ошибся.

— Неужто ни разу и никого не обманул?

— Ни разу, — заверила торжественно мама.

— Ни разу — ни разу? — допытывалась я.

— Ни разу, — ответила она терпеливо.

— Будет тебе, Эвка. Уж и дед-врачеватель установил: "Беременна", а ты не веришь.

— Понравилось словечко, да? — сняла я руку с мужнина локтя. — Заладили: беременна да беременна. Скоро мозоль на языке появится.

— Разве не нравится? — удивился искренне Егор. — Хорошо, буду говорить так: "Эвка, ты в положении".

— Ну тебя, — ускорила я шаг, припустив к площади. Когда мы выбрались из проулка, дождик поредел, и в небе наметилось просветление. А у телеги ждала Софья Николаевна, огорошив известием. Оказывается, она успела сходить в запасник, но неудачно. Сегодня приемно-отгрузочный день, груженые подводы приходят в Магнитную или уезжают в другие округа. Поэтому посмотреть, насколько исчерпан лимит, некому и некогда.

— Совсем запамятовала, что по четвергам в запасник не пробиться, — сокрушалась Софья Николаевна. — Но если хорошо попросить, нам уделят внимание. Николаша не откажет. Он никогда тебе не отказывает.

— Нет, — сказала мама, покраснев. — В другой раз приедем, как положено. Не будем мешать.

Только я хотела спросить о таинственном Николаше, как на площади стало тише. Даже у Совета угомонилась шумная очередь. Голоса примолкли, и явственнее проступили другие звуки: скрип колес, понукания возниц, лошадиное ржание. А мама машинально схватила меня за руку.

50

Причиной затишья стали трое мужчин, неспешно подъехавших к запаснику. Копыта лениво цокали по булыжной мостовой. Спешившись, мужчины привязали лошадей к коновязи, и, взвалив мешки, переброшенные через крупы животных, направились к запаснику. Все трое — бородачи, в куртках и сапогах с высокими голенищами.

— Кто это? — спросил Егор.

— Вольные, — ответила мама.

— На побережье? — хмыкнул он, мол, хорошая шуточка. Покажите хотя бы одного добровольца в этом краю.

— Вольные — это те, кто не принял законы побережья. Они живут отдельно и ведут свое хозяйство, — пояснила Софья Николаевна.

— Интересно, — пробормотал муж. — Стоит людям сбиться в группу, как они начинают придумывать законы и строят государство.

— На самом деле, на побережье немного правил. У нас заведено так: каждый из жителей имеет право на лимит. Минимальное количество продуктов и вещей, чтобы не умереть с голоду и не замерзнуть. Мука, масло, холстина, мед, соль, слесарный инструмент, гвозди, валенки, посуда… Словом, список большой, — махнула мама рукой. — Социальные — старики и увечные — имеют право на уголь и дрова… Ну, а если подписался на лимит, то взамен и отдача от тебя должна быть. Выполняй минимальную квоту на выбор: шкуры выделывай, сапоги шей, шерсть пряди, уголь жги, муку мели, посуду обжигай, телеги мастери и бочки, котелки отливай да ложки с вилками… Выполнил квоту — имеешь право на лимит. А уж если хочется жить лучше, то вертись, как умеешь. Вот люди и держат огороды, скотину, пасеки. Сами ткут, на охоту ходят и на рыбалку. Из леса несут ягоды, грибы, орехи. Если у человека золотые руки, он не бедствует.