Эпитафия шпиону. Причина для тревоги
Шрифт:
— Как вы?
— Ничего.
— Хорошо. Идемте в дом.
— Но…
— Думаю, все в порядке. Вероятно, последние два дня сюда не доставляли газеты. Старая дорога рядом, но женщина приглашает нас отдохнуть. Я сказал, что мы заблудившиеся туристы. Это почти правда. Идемте.
Я кивнул. Через несколько секунд мои ноги ступили на сосновый пол, и я увидел мерцание огня, горевшего в соседней комнате.
17
Доведение до абсурда
Женщину я не успел толком рассмотреть, а сам дом предстал передо мной только смутным черным
От двери отходил широкий коридор с многочисленными дверьми. Стены были грубо оштукатурены и окрашены в белый цвет; на них висело несколько карандашных рисунков в тонких деревянных рамах, с широкими белыми паспарту. Портреты, написанные одним и тем же художником.
Женщине, по всей видимости, было чуть больше тридцати. В руках она держала настольную масляную лампу с матовым стеклянным абажуром, отбрасывавшую странный свет на ее лицо. Черты лица грубоватые и неправильные, но кожа белая и очень гладкая. Умные карие глаза. Волосы зачесаны назад — такая прическа давно вышла из моды. Одета женщина была в толстую юбку и белую блузу из пожелтевшего шелка, с очень высоким воротником. На плечах шерстяная шаль.
Женщина закрыта за нами дверь, задвинула засов и повернулась. Сообразив, что невежливо так пристально рассматривать хозяйку, я опустил глаза.
— Можете оставить здесь ботинки и рюкзаки, — сказала она. — Я позову отца. И найду для вас тапочки. — Ее итальянский был мягким и довольно невыразительным.
Я стал ее благодарить.
— Не стоит благодарности, синьор, — поспешно ответила женщина.
Она поставила лампу и открыла одну из дверей, за которой начиналась узкая лестница, ведущая наверх. Женщина стала медленно подниматься. Я перевел взгляд на Залесхоффа. Он улыбался.
— Нам повезло, — прошептал Залесхофф. — Хозяйка и слышать не хочет, чтобы мы шли дальше. Говорит, опять заблудимся. — Он внимательно посмотрел на меня. — Похоже, вам не помешает еще глоток рома. Помогите мне снять рюкзак и садитесь. Я стяну с вас ботинки. А то мы затопим весь дом.
Опустив взгляд, я увидел, что от тающего снега по полу бегут ручейки. Лицо и руки у меня горели. Я долго возился с лямками рюкзака Залесхоффа, а потом не сел а, скорее, рухнул на табурет у двери. Залесхофф сунул мне в руки бутылку.
— Глотните. Вас разморило от тепла. Давайте-давайте, не бойтесь.
Он стянул с меня гетры; в голове у меня постепенно прояснялось. Пока Залесхофф пил ром, я сам снял ботинки.
Когда женщина спустилась к нам, мы уже стояли в одних носках. Она посмотрела на бутылку в руке Залесхоффа.
— Ром?
— Да, синьорина, мы довольно сильно промокли.
Она кивнула:
— Вижу. Вот старые тапочки. Думаю, вам теперь лучше пройти к огню. Принесу вам пару пледов. Отец спустится через минуту.
Она исчезла за другой дверью. Мы надели тапочки и прошли к камину в комнате в конце коридора.
Это была большая комната с низким потолком и маленькими окнами с закрытыми ставнями. В ставнях имелись прорези в виде сердечек, и именно через одну из таких прорезей мы увидели свет подвешенной к потолку масляной лампы. Отполированный деревянный пол покрывали шерстяные ковры. В одном конце комнаты стоял сервант с керамическими тарелками. В центре длинный обеденный стол без скатерти и три дубовых стула с высокими спинками. По обе стороны каменного камина располагались обтянутые тканью плетеные кресла. Здесь было много книг — неровная стопка в углу возле стены, а на одном из кресел раскрытые «Басни» Лафонтена в итальянском переводе. На стенах рисунки.
Я не решился убрать книгу, чтобы сесть, и мы стояли перед камином, наслаждаясь жаром раскаленных углей. Сверху лежали два обугленных сосновых полена, шипевших и разбрасывавших искры. От моих носков поднимался пар.
Женщина вошла в комнату, держа под мышкой два сложенных пледа. Она замешкалась на секунду, потом подошла к креслу, взяла книгу и небрежно бросила на стол.
— Предлагаю, — сказала она, — снять куртки и повесить сушиться к огню. На плечи набросьте пледы. — Женщина умолкла, затем прибавила: — Вы проголодались? Хотите супа?
Я посмотрел на Залесхоффа. Он улыбался.
— Вы так добры, синьорина. Столько беспокойства. Мы вам очень благодарны.
Я тоже пробормотал слова благодарности.
В уголках ее губ появилось нечто похожее на улыбку.
— Понятно. Вы хотите супа.
— Больше всего на свете, синьорина.
Она повернулась и вышла из комнаты. В ее движениях чувствовалась какая-то странная решимость. Залесхофф словами выразил мои мысли.
— Эта женщина, — задумчиво пробормотал он, — как будто никогда ни в чем не сомневается. Интересно…
Я не стал спрашивать, что он имеет в виду, поскольку был занят тем, что стаскивал с себя одежды. Вскоре мы уже сидели в креслах, завернувшись в пледы. Залесхофф тщательно подоткнул плед.
— Perfetto! [78] — воскликнул он.
— Приятно это слышать, синьоры.
Мы вскочили. Голос принадлежал мужчине, стоявшему в дверях позади нас. Мы не слышали его приближения. Очевидно, это отец женщины.
Ему было явно за шестьдесят. Высокий, худой и прямой, со слегка покатыми плечами. Голова у него была узкая, вытянутая и почти лысая, если не считать щеточки седых волос надо лбом, которая делала его похожим на экзотическую птицу. Сходство с птицей усиливали изогнутый, точно клюв, нос и очень маленькие яркие глаза. Но глаза были голубыми, и сходство с дочерью ограничивалось только широким ртом с печально опущенными уголками губ. На нем были толстый халат и шарф. На губах застыла слабая улыбка.
78
Превосходно! (ит.)
— Боюсь, мы потревожили ваш сон, синьор, — извинился Залесхофф.
Старик вошел в комнату, качая головой.
— Вовсе нет, синьор. — Он ткнул пальцем в халат: — Это моя рабочая одежда. Я работал, когда вы пришли.
— Значит, мы вам помешали.
— Нисколько. Я проявил неучтивость и сначала закончил свои сегодняшние труды и только потом спустился к вам. — Его яркие глаза испытующе смотрели на нас. — Надеюсь, дочь приняла вас должным образом. Пожалуйста, садитесь. Вы, наверное, устали.