Эпитафия шпиону. Причина для тревоги
Шрифт:
— Наверное, вы правы. Но я не искал спутника.
При любых иных обстоятельствах такой отлуп поверг бы меня в тяжелое молчание. Но сейчас я продолжал гнуть свое:
— Выходит, в наше время люди читают Ницше?
Дурацкий вопрос.
— А почему бы и нет?
— Право, не знаю, — пробубнил я. — Мне казалось, он вышел из моды.
Шимлер вынул изо рта трубку и искоса посмотрел на меня:
— Да вы хоть отдаете себе отчет в собственных словах?
Мне это надоело.
— Откровенно говоря, нет. Просто захотелось поговорить.
Какое-то время он смотрел на меня, затем его лицо
— Много лет назад, — сказал я, — один мой однокашник, бывало, часами втолковывал мне, какой великий человек Ницше. Я лично споткнулся на «Заратустре».
Он зажал трубку в зубах, потянулся и посмотрел на небо.
— Ваш друг заблуждается. Ницше мог стать великим человеком. — Он щелчком сбросил книгу с колен. — Это его самая ранняя работа, и в ней есть зерна величия. Можете себе представить, он считает Сократа декадентом. Мораль как симптом декаданса! Безупречное построение. Но как вы думаете, что он писал об этом же почти двадцать лет спустя?
Я промолчал.
— Что от этого рассуждения разит гегельянством. И он совершенно прав. Идентичность — это определение, применимое только к простым, непосредственным, мертвым предметам, а основа движения и жизни — противоречие. Лишь в том случае, если предмет заключает в себе противоречие, он движется, обладает импульсом и энергией развития. — Шимлер пожал плечами. — То, что молодой Ницше осознавал подобно Гегелю, в позднем возрасте он презирал. Поздний Ницше обезумел.
Мне было непросто следовать за ходом его мыслей.
— Я что-то не видел вас купающимся, — неловко проговорил я.
Он бросил на меня короткий сердитый взгляд:
— Вы что, нарочно хамите?
— Ничуть. Просто меняю тему разговора.
— В таком случае вы делаете это очень неуклюже. — Он отвернулся и добавил: — Я действительно не купаюсь, но, если угодно, мы могли бы сыграть партию в русский бильярд. Или это, по-вашему, bagatelle? [25]
Это было сказано с вызовом. У Шимлера был вид человека, с трудом мирящегося с неизбежностью.
25
Пустое занятие (фр.).
Мы вошли внутрь дома.
Стол для русского бильярда стоял в углу просторной комнаты. Мы начали игру в тишине. Он легко разгромил меня за какие-то десять минут. Сделав победный удар, Шимлер с насмешливой ухмылкой распрямился.
— Вряд ли вы получили большое удовольствие, — сказал он. — Вроде вы не слишком сильны в этой игре. Хотите попробовать что-нибудь другое?
Я улыбнулся. Его манера обращения отличалась резкостью, почти грубостью, но в то же время было в этом человеке нечто неотразимо симпатичное. И я почувствовал, что мне хочется дружеского общения. Я почти забыл, что он — Подозреваемый Номер Один. Вскоре мне напомнят об этом факте.
— Да, — сказал я, — давайте сыграем во что-нибудь другое.
Он расставил шары, намелил кий и нагнулся над столом, чтобы сделать первый удар. При свете, падающем из окна на его лицо, довольно широкие скулы словно
— У вас, кажется, были какие-то нелады с полицией?
Сказано это было так, будто он спрашивал который час. За этим последовал триплет.
Я попытался ответить так же непринужденно:
— Превосходный удар! Так, недоразумение с паспортом.
Он обогнул стол, выцеливая следующий удар.
— Вы ведь югослав?
На сей раз в лузу упал один шар.
— Нет, венгр.
— А, ясно. Трианонский договор?
— Да.
Следующим ударом Шимлер промахнулся.
— Этого я и опасался. Все очки потерял. Остаток — ноль. Ваш черед. Расскажите мне про Югославию.
Я наклонился над столом. В эту игру можно сопротивляться.
— Я не был там почти десять лет. А вы ведь немец, верно?
Мне удалось уложить красного.
— Отличный удар! На глазах растете. — Но на вопрос он не ответил.
Я зашел с другой стороны:
— В наши дни не так-то часто встретишь немца, проводящего отпуск за границей.
Я снова забил красного.
— Прекрасно! У вас все получается. Так о чем это вы?
— Говорю, в наши дни нечасто встретишь немца, проводящего каникулы за границей.
— Да? А мне что до этого? Я живу в Базеле.
Это была откровенная ложь. Я так разволновался, что следующим ударом положил своего, даже не задев чужого.
— Не повезло вам! А мне же — напротив. Где тут у нас мелок?
Я молча передал ему мелок. Он тщательно обработал кий и снова принялся за игру. Счет быстро рос в его пользу.
— Сколько там у меня набежало? — проворчал он наконец. — Шестьдесят четыре, кажется?
— Да.
Шимлер снова нагнулся над столом.
— Вы хорошо знаете Германию, герр Водоши?
— Никогда там не бывал.
— А стоило бы как-нибудь съездить. Славные люди. — Красный шар подкатился вплотную к крупному. — Слабовато ударил. По-прежнему шестьдесят четыре. — Он выпрямился. — У вас очень хороший немецкий, месье Водоши. Словно вы много лет прожили в Германии.
— В Будапештском университете мы говорили в основном по-немецки. К тому же я преподаю языки.
— Ах вот как? Ваша очередь.
Я играл плохо, потому что никак не мог сосредоточиться. Выбил три шара за борт. Один раз вообще промахнулся. В голове у меня вертелись разные вопросы. Что этот человек хочет у меня выведать? Ведь не просто так он задает эти вопросы. Какой в них смысл? Неужели он подозревает, что я нарочно делал эти снимки? А к вопросам, на которые не было ответов, примешивалась мысль, что никакой Шимлер не шпион. Было в нем нечто такое, что делало абсурдным подобное предположение. Некое достоинство. И потом, разве шпионы цитируют Гегеля? Разве читают они Ницше? Ну, он бы на это ответил так: «А почему бы и нет?» И верно, какое это имеет значение? С таким же успехом можно спросить: «А из шпионов получаются хорошие мужья?» Почему бы и нет? Верно, почему?