Эпизод
Шрифт:
Это - уполномоченный делал письменное предложение земской управе.
Дверь приоткрылась, знакомый военный заглянул в кабинет. Бритые губы его сейчас же сложились в улыбку, он открыл дверь и четко откозырял.
– Поручик! Очень рад.
– Я не помешаю?
– осведомился Шуман.
– Нисколько. Я, видите, сам забрался в чужой кабинет...
– А председателя нет?
– Нет, присаживайтесь. Я тоже его жду.
Шуман вошел, секунду поколебался, потом решительно захлопнул дверь, и сел против Решетилова.
Вынул портсигар, достал папиросу, выждал,
– Вы знаете новости?
И так было много значительности в немногих словах, что Решетилов даже положил перо.
– Отряд хорунжего Орешкина перешел к красным. Офицеры перебиты. Красные, по слухам, двигаются к городу.
Как ни был насторожен и готов ко всему Решетилов, а не сумел удержать радостного блеска в глазах и почувствовал, что Шуман заметил это. И с этого мгновенья, с холодного, замкнутого лица начальника милиции точно сползла невидимая каменная маска и лицо стало более живым и человеческим.
– Я ожидал такого конца, - продолжал Шуман, - не удивляюсь ему и не впадаю в панику. Там, в военном городке, только что получили известие и, должно быть, у них все вверх дном...
Пренебрежительно:
– От меня, вероятно, будут скрывать...
Решетилов сидел, покусывал губу и молчал.
Не глядя на него, помолчал и Шуман.
– Но что же делать, Сергей Павлович? Я не о Логовском. Это - эпизод. Не о движении на город. Это - басня для того, чтобы запугать полководцев из военного городка. Я об общем крахе. Я - офицер старой армии, я видел много всего, привык сам слушаться, требую, чтобы и меня слушали. А у нас, извините, - чорт знает что. Коль монархия - так монархия, коль республика так республика. А ведь у нас ни то, ни се. И с подлецами и трусами я не желаю служить. Вы, может быть, удивляетесь, что я так говорю? Но я позволил себе это потому, что вы друг управляющего губернией и, как лицо гражданское, вы шире можете смотреть на вещи...
И с презреньем:
– О вас уж мне доносили... Что-то подозревают. Обычная, знаете, паническая осторожность. А теперь я у вас, как у старшего по опыту, спрашиваю: что же делать?
Был риск, и Решетилов рискнул.
– Вот, дорогой поручик, - тихо и серьезно заговорил он, - вашу психологию я понимаю. Совет вам дам. Крушение полное, вы правы. Можно действовать двояко. Или до конца, во имя чего уже и не знаю, цепляться за старое. Вы, мне кажется, и достаточно разумны и достаточно еще цените жизнь, чтобы это выбрать. Второе - это содействовать новому. Знаю, знаю, что вы скажете. Будут сдирать погоны, а, может быть, и шкуру. Это - верно. Но до этого доводить не надо. Потом, когда все установится, придет в норму, тогда и вам место будет. Весь вопрос, как пережить настоящий момент. Спрошу прямо: вас устраивает отъезд на Дальний Восток?
Шуман пожал плечами.
– Конечно. Но как?
– Способ совершенно простой и легкий. Вы уедете с чехами.
– Вы думаете, примут?
– Это уж моя забота. Я - ручаюсь.
Шуман встал, подумал и опять сел. Решетилов смотрел на него и видел, что он волнуется.
– Мне остается только поблагодарить вас за возможность, которую вы мне даете. Но это мало. Теперь я спрошу: чем могу я быть вам полезен?
– Какие у вас силы?
Шуман сразу успокоился, точно ждал этого вопроса. И в дальнейшем был обычный, каменно-невозмутимый, точный и аккуратный немец - Шуман.
– У меня - сорок человек. Старые солдаты. Дисциплину знают. Пойдут охотно. Вооружены трехлинейками. Патронов хватит. Есть ручные гранаты.
– Ну, а противник?
– улыбнулся Решетилов.
И, не моргнувши глазом, как будто бы у них была давнишняя договоренность о враге, ответил Шуман:
– В военном городке штыков четыреста. Из них, способных к бою, я считаю четверть. Если командование примет сам Полянский,
то это противник может быть серьезный. Остальные - шваль.
– Прекрасно. Пока будем готовиться. Дальнейшее вам сообщу.
– Слушаю.
* * *
– Вы - Плис, Генрих?
– спрашивал Архипов у человека в шапке, стоявшего перед воротами.
– Я - Плис, Генрих, - протяжно, по-латышски ответил человек.
Архипов сказал ему пароль, человек внимательно посмотрел на него, потом подумал и, наконец, пригласил войти.
Жил Плис один, в крохотной избушке, на краю села. Половину жилья занимала слесарная мастерская, в другой была кухня и стояла кровать.
– Ну, я очень рад, - сказал он, - ну, как живут там наши?
– Да, не лучше, чем у вас, - криво улыбнулся Архипов.
– О, мы живем очень хорошо... очень. Вы оттуда? С вокзала?
Архипов молча кивнул головой. Плис, не спеша, закрючил дверь, развернул полученные письма и стал читать, облокотившись на верстак.
Архипов машинально оглядывал кругом. На гвоздиках, в стене, висели связки ключей, паяльники, кружки различной проволоки. В одном углу стояли трубы от железной печи и тут же приютился старенький помятый самовар. Кровать была покрыта арестантским одеялом и на ней похрапывал пушистый серый кот.
Плис как-то по-особенному прищелкнул языком и окончил чтение.
– Да-а, - довольно протянул он, - должно быть, начинаются дела... Сейчас мне следует пойти. А вы побудьте у меня, я скоро возвращусь. Вот там кофейник в печке, там картофель - ешьте. Вот там кровать, ложитесь, отдыхайте.
– И, подойдя к постели, шутливо стал сгонять кота: - Брысь, брысь ты, генерал... Ну, Рунцик, котик серый, товарищ хочет отдохнуть, пусти его...
Кот нехотя поднялся, выгнулся крутой дугой, зевнул, впился когтями в одеяло и, отряхнувшись, мягко спрыгнул на пол.
– Ложитесь - ваша очередь, - и Плис, довольный шуткой, захохотал.
– Я дверь замкну снаружи, а вы не отзывайтесь никому.
Плис ушел. Архипов сел на табурет и закурил. Кругом была чужая обстановка, в чужом селе, у незнакомого, чужого человека. И это еще более напомнило об одиночестве, о выброшенности из прежней жизни.
Он лег на койку и начал вспоминать повешенного.
И то, что видел, представилось ему не настоящим, - уж больно просто все случилось и так невысоко висел тот, в черном. Но, думая о зрителях, определенно злился: