Эпоха харафишей
Шрифт:
— Да будь он проклят…
— Доказательства разрешат достаточное количество сомнений…
— Но они потеряны!
Шейх мягким голосом, но в страхе заметил:
— Это будет неприятно, мастер Ашур…
В этот миг в комнату ворвалась взбешённая Фулла, и закричала шейху:
— Оставим уже эти увёртки!
Мужчина в замешательстве поднялся, а она прямо сказала, словно ударив дубиной:
— Вам это не составляет никакого труда. Так давайте уладим это дело между собой…
Шейх с сожалением ответил:
—
Ашур с вызовом встал и сказал:
— Да будет на то воля Аллаха…
Что-то происходило в тайне, что-то — в открытую, и переулок, погружённый в свои постоянные дела, не догадывался о том. Лишь очень немногие его обитатели замечали это, но не делали никаких выводов. Сердца были хмельны от надежд, и верили в свет, окружающий их.
Однажды утром Ашура Ан-Наджи вывели из дома в наручниках. Он, с его гигантской фигурой, и в наручниках, закованный в железные кандалы! Да, это был именно Ашур Ан-Наджи, ни кто иной. Его окружали солдаты, впереди шёл офицер, а замыкал процессию Махмуд Катаиф.
Среди людей словно искры распространилось гневное изумление; они вытягивали головы из лавок и окон домов.
— Что мы видим?
— Что случилось с этим миром?
— Такой хороший человек и в наручниках!
Тут офицер резко воскликнул:
— А ну, расступитесь!
Однако люди столпились позади всей этой процессии и следовали за ней по пятам, словно тень, пока офицер не закричал снова:
— Горе тому, кто посмеет приблизиться к полицейскому участку!
Дервиш словно от похмелья не мог поверить тому, что видит, и громким голосом, так, чтобы Ашур услышал его, воскликнул:
— Клянусь милосердием моего брата, с моего языка не слетело ни одного слова!
Фулла казалась воплощением красоты и скорби. Она несла привязанного к бёдрам Шамс Ад-Дина и узелок на плече. Глаза её покраснели от слёз…
Суд над Ашуром был возмутительным событием, глубоко запавшим в память. За ним наблюдала огромная толпа народа в переулке. Сердца всех трепетали. Впервые весь переулок любил Ашура. Тот стоял в клетке для подсудимых, сияя от гордости за тепло сердец, разливающееся вокруг него. Возможно, даже сами судьи восхищались его громадной фигурой и львиными чертами, проступающими на лице. Люди никогда не забудут его хриплого голоса, когда он говорил на суде:
— Я не вор. Я никого не ограбил, поверьте мне. Когда смерть витала в переулке и уничтожала его, я вернулся из уединения в пустыне, но переулок уже опустел. Я обнаружил дом без хозяина, разве не заслужил его тот единственный, кто чудом выжил?… Я не присваивал деньги себе, считая, что они принадлежат богу, и считая себя слугой его, тратящим их на нужды его рабов. Больше в переулке не было ни голодного, ни безработного. Мы
Люди подтвердили его слова дружным «Амин». Даже сами судьи про себя улыбались всё это время. Его приговорили к одному году тюрьмы…
Фулла вернулась в свой подвал без единого гроша в кармане. Но нашла искреннюю заботу людей: ей приносили еду, воду, дрова. Жильё её благоухало от добрых слов. Раскрытие тайны Ашура ничуть не убавило ни любви, ни уважения людей к нему. Напротив, это, видимо, сделало из него фигуру ещё более героическую и великодушную, чем раньше.
Однако Фулла решила не жить за счёт щедрости благотворителей и работать самой на рынке в Даррасе подальше от посторонних глаз.
Однажды путь ей преградил Дервиш и грубо сказал:
— Моё сердце с тобой, мать Шамс Ад-Дина!
Она резко возразила:
— Ты радуешься нашему несчастью, как того и хотел, Дервиш!
Он запальчиво произнёс:
— Я не имею никакого отношения к тому, что произошло, и Махмуд Катаиф тому свидетель…
— Он пошёл у тебя на поводу и сделал так, как хотел ты…
— Да простит тебя Аллах!.. Какая мне польза от того, что твой муж в тюрьме?!
— Можешь не скрывать свою радость, Дервиш!
Он заискивающе сказал:
— Да простит тебя Аллах, давай прекратим ссору… И позволь дать тебе совет…
— Совет?
— Неправильно это, что ты в одиночку трудишься на рынке в Даррасе.
Она насмешливо спросила:
— У тебя есть работа получше?
— Работа под моим присмотром лучше, чем трудиться на рынке одной…
— В баре?
— Под защитой и в безопасности.
Она лишь закричала на него в ответ:
— Будь ты проклят в обоих мирах!
И ушла, не попрощавшись.
А вечером до неё дошли известия, что он сколотил собственную банду, чтобы назначить самого себя главой клана харафишей во всём переулке!
Когда она посетила Ашура и увидела его в тюремной робе, глаза её наполнились слезами. Шамс Ад-Дин же от радости подскочил вперёд, чтобы отец мог поцеловать его из-за решётки. Ашур спросил её, как она, и Фулла сказала:
— Я работаю на рынке, всё хорошо…
Он казался возмущённым и негодующим.
— Несправедливость намного хуже, чем тюрьма…
Он несколько раз повторил:
— Я не заслуживаю такого наказания…
Нотки протеста в его голосе усилились, когда он сказал:
— Среди здешних заключённых нет никого, кто сравнился бы с Дервишем по вероломству и злу…
Она насмешливо отметила:
— Разве ты не знаешь ещё: он предлагал мне работать у него!
— Негодяй. А что же шейх?