Эпоха мечей: Короли в изгнании. Времена не выбирают. Время жить, время умирать
Шрифт:
– Он… – Кержак с трудом проглотил мятную горечь слюны. – Он действительно вас послал?
– Нет. – Женщина правильно поняла его вопрос. – Он занят сейчас. Немного.
Какая-то тень или тень тени стремительно пробежала по ее лицу, промелькнула и исчезла. И снова ее лицо выражало только безмятежный покой.
– Но он много рассказывал о вас, Игорь Иванович, а мне как раз срочно понадобилась помощь.
Странно, но именно такой ответ направил мысли Кержака в неожиданном, но вполне определенном направлении, и направление это оказалось совершенно непредсказуемым. Для него самого, Игоря Ивановича
«Рыжая, – сказал себе Кержак. – Она рыжая».
– Скажите, Катя, – спросил он. – Вы были тогда в гостинице?
– Была, – ответила она сразу, и глаза ее стали такими холодными, что от их взгляда оказалось трудно дышать, как на сорокаградусном морозе. И Кержак понял, что эта женщина не только первоклассный боец. Это очень и очень непростая женщина, и служить под ее началом…
– А старому разведчику в вашей армии… – медленно начал Кержак.
– …найдется и место и дело, – закончила за него Катя. – Я просто постеснялась вам это предложить с самого начала.
«Нет, милая, – грустно констатировал Кержак. – Ничего ты не стесняешься и не стеснялась, ты меня вербанула на раз, а я… тут же на цирлы встал, как так и надо».
– Но знаете, Игорь Иванович… – Голос ее сейчас напоминал мурлыканье сытой, довольной жизнью кошки.
«Только, – отметил Кержак, – не маленькой домашней кошечки, а такой кошки, с которой не приведи господь встретиться на тропе войны».
– Но знаете, Игорь Иванович, – сказала Катя и улыбнулась, – давайте зайдем куда-нибудь, посидим в покое, позавтракаем… поговорим.
– В семь утра? – усмехнулся Кержак.
– Самое время, – снова улыбнулась рыжая Катя. – Не знаю, как вы, а я всю ночь на ногах. Ну так как?..
– Согласен, – сказал Кержак и понял, что попался, как дите малое. Теперь к нему и силу применять не надо, сам согласился «пройти».
«Ну так, значит, так, – сказал он себе. – Значит, пришло время. И ведь когда-то это должно было случиться? Вернее, могло случиться, и не раз».
Но женщина поняла его и на этот раз.
«Мысли мои она читает, что ли?» – удивился он.
– Не волнуйтесь, Игорь Иванович, – сказала она. – Если бы вы были жертвой, вы бы ею уже стали.
И она приглашающе взмахнула рукой, указывая на «ауди». «Успокоила», – мысленно усмехнулся Кержак и решительно направился вслед за рыжей к ее машине.
– Разрешите представить вам, дамы, – сказала Катя, подойдя к автомобилю, и Кержака удивил выспренний характер фразы. – Игорь Иванович Кержак. Игорь Иванович, познакомьтесь. Это Клава, а это Ира.
Кержак сдержанно поклонился брюнетке, носившей редкое ныне в Москве имя Клава, и блондинке, у которой оказалось вполне привычное русское имя.
Женщины улыбнулись в ответ.
– Приятно познакомиться, – пропела Клава.
– Будем знакомы, – решительно протянула ему руку Ира.
Рукопожатие Иры оказалось крепким, а говорила она с сильным, но совершенно незнакомым Кержаку акцентом.
– Да, кстати, – сказала Катя, когда все уже расселись в машине. – Ира – супруга Федора Кузьмича.
И у Кержака в третий раз свело мгновенным спазмом внутренности.
«Что происходит? – спросил он себя. – Что за фантасмагория?»
Кузьмичу, как ни крути, должно было быть теперь сильно за сто. И даже если он был действительно жив и жил в какой-нибудь далекой Аргентине, то и тогда навряд ли мог не то чтобы жениться на молодой и красивой женщине, но вообще мысль о женитьбе не могла бы посетить его плешивую голову. И женилка отсохла давно, и в голове уже должен оставаться один маразм.
«А ведь она не шутит, – думал он с удивлением и почти со страхом. – Она не шутит, но тогда…»
Машину вела Ира. Манера вождения у нее, как автоматически отметил Кержак, была резкая, напомнившая ему Костю Лифарева – вертолетчика, с которым он много летал в Афгане, а потом плотно общался в Москве. К сожалению, Кости давно уже не было в живых, а то бы…
«Что? – спросил он себя. – Что мешает им вернуть и его? Нет, – напомнил он себе. – Они ведь никого не знают. Они здесь чужие и потому пришли ко мне. А там… Кто знает, какие мы там?»
Каких бы чудес ни ожидал Кержак или, напротив, какие бы прогнозируемые или не прогнозируемые ужасы ему ни мерещились, но приехали они в самое обычное место. Машина остановилась около ничем не примечательного дома на Плющихе, и квартира, куда его пригласили, тоже оказалась самая обычная. Это была одна из тех квартир, которые с незначительными изменениями пережили и демократизацию с гласностью, и период первоначального накопления капиталов, и новый порядок. Узнаваемая хоть в советские, хоть в постсоветские времена квартира со старой, еще гэдээровского производства гостиной, чешской стенкой и почти наверняка венгерской спальней, которую Кержак, впрочем, воочию не видел. Когда-то роскошная, а ныне такая же никчемно старая, потасканная и, пожалуй, даже обветшалая, как и те люди, что состарились в то же время.
Проводив Кержака в гостиную и усадив его в кресло у журнального столика, Катя и Ира исчезли, и с Игорем Ивановичем осталась одна только Клава. Судя по звукам, доносившимся из кухни, находившейся по другую сторону длинного коридора, дамы взялись собирать завтрак. Впрочем, слух уловил и приглушенный мужской голос, но обладателя этого голоса представлять Игорю Ивановичу не спешили.
«Ну нет, значит, нет, – решил Кержак. – Захотят, представят, а не захотят… не захотят, не представят».
– А вы, Клава, откуда родом будете? – спросил он.
Кержак обратил внимание, что в комнате имелось как минимум три пепельницы, и во всех трех наличествовали окурки. Так что изображать интеллигента и спрашивать, можно ли закурить, он не стал.
– С Кубани, – спокойно ответила женщина.
Войдя в квартиру, Клава сбросила тонкий кожаный плащик и осталась в облегающих черных штанах и тонком свитерке того же аспидно-черного цвета. На ногах у нее были сапожки незнакомого Кержаку фасона, впрочем, в этих делах он ориентировался не ахти как. Зато в драгоценностях Игорь Иванович толк знал и сразу же отметил, что надетые на Клаву камешки тянут на целое состояние. Не рядовые безделушки украшали незаурядное тело этой кубанской казачки.