Эпоха мечей: Короли в изгнании. Времена не выбирают. Время жить, время умирать
Шрифт:
– Казачка, значит, – кивнул Кержак.
– Да нет, – улыбнулась Клава, показав два ряда ослепительно белых зубов. – Я русская.
– А казаки, что ж, не русские? – удивился Игорь Иванович.
– Казаки, Игорь Иванович, – наставительно сказала Клава, – они казаки и есть. А я русская. Была… – добавила она после секундной паузы, как если бы обдумала сказанное и пришла к выводу, что есть нечто, что следует уточнить.
Вот это была вздернуло расслабившегося было Кержака, как доза боевого стимулятора.
– И давно быть
Но Клаву вопрос не удивил и не смутил.
– Давно, – равнодушно повела она плечами. – Лет с полста будет как.
«То есть как?» – хотел спросить Кержак, но не спросил.
Перед ним в кресле напротив, – так близко, что протяни руку и дотронешься, – сидела молодая, максимум лет тридцати от роду, ухоженная красавица с черными как смоль волосами, темными миндалевидными глазами и точеными чертами лица. То есть сидела перед ним вылитая Шемаханская царица или царица, скажем, иудейская, если, конечно, у иудеев были свои царицы, но в любом случае царица, украшения которой как раз царицам и впору, благоухала какими-то дорогими духами, и эти вот изящного рисунка губы – полные жизни, между прочим, – только что произнесли фразу, смысл которой при любой интерпретации был более чем странен. Мягко говоря.
– И что же, если не секрет, случилось пятьдесят лет назад?
– Вы, Игорь Иванович, с какого года в Конторе? – вопросом на вопрос ответила Клава.
– С шестидесятого, – почему-то искренне ответил Кержак, чувствуя, как пересыхает его рот.
– Ну тогда вы этой истории не знаете, – раздумчиво сказала Клава. – Хотя… Фамилия Чертков вам что-нибудь говорит?
– Георгий Борисович? – холодея, спросил Кержак, который эту, именно эту конкретную историю, по случаю, знал.
– Да, – кивнула как ни в чем не бывало Клава. – Георгий Борисович. Мне говорили, он застрелился в пятьдесят девятом?
– Застрелился, – как эхо, повторил за ней Кержак, уже зная, что за этим последует, вернее, предчувствуя и боясь услышать то, что ему, вероятно, предстояло услышать. – Вы…
– Я, – снова кивнула Клава.
– Вы капитан Фролова? – У Кержака поплыла перед глазами комната, хотя он и полагал, по самонадеянности, наверное, что уже принял предложенные ему «правила игры».
– Бывшая капитан, – уточнила Клава.
И в этот момент в комнату вернулись Катя и Ира.
Кержак взглянул на сервировочный столик, который вкатила в комнату Ира – он видел сейчас все, как сквозь воду, – отметил, что кроме тарелочек и вазочек с закусками имелись там и несколько бутылок, и решил, что семь бед один ответ и что двум смертям не бывать, а одной не миновать.
– Катя, – сказал он. – Вы бы меня уж познакомили со всеми.
– Как скажете, – усмехнулась Катя, на лице которой появилось какое-то – «предвкушающее», что ли, – выражение. – А не страшно?
– Не страшно, – ответил Кержак. Он был искренен.
– Миша! – позвала Катя. – Иди сюда. Игорь Иванович хочет с тобой познакомиться.
Скрипнули половицы, и в комнату вошел высокий широкоплечий блондин. В следующее мгновение Кержак, зрение которого наконец прояснилось, понял, что показалось ему не так при первом взгляде на Мишу.
Миша был… Ну как объяснить словами, чем был Миша? Белой горячкой, ночным ужасом или плодом фантазии голливудских режиссеров? Если не считать лица, он был вполне человеком, но звериная морда в сочетании с голубыми глазами и волнистыми волосами цвета созревшей пшеницы… это было уже слишком. Тем не менее Игорь Иванович воспринял явление монстра гораздо спокойнее, чем можно было ожидать. В конце концов, ужасный Миша демонстрировал простой, наглядный ужас, тогда как великолепные дамочки своими намеками и недоговоренностями ввергали Кержака в ужас абстрактный. Что тут лучше, а что хуже, вопрос дискуссионный, но Кержаку, человеку насквозь земному и реалисту, по факту переварить Мишу оказалось проще.
– Доброе утро, – сказал на чистом русском языке монстр Миша. – Меш.
Он подошел к вставшему Кержаку и протянул могучую руку.
– Кержак, – представился Кержак. – Игорь Иванович.
Рукопожатие Миши («Но он, кажется, сказал – Меш?») оказалось крепким, но щадящим. Силач показал, что понимает, с кем имеет дело.
– А по отчеству, простите? – поинтересовался Кержак, получая свою руку обратно. В целости и невредимости.
Миша посмотрел на него с интересом. Во всяком случае, Кержак оценил выражение его глаз именно так.
– Меш Жуашевич Нош, – сказал монстр после секундной запинки и усмехнулся.
«Интересно, – с удивившим его самого равнодушием подумал Кержак. – Это я в штаны наложил, или только кажется?»
От улыбки Меша Жуашевича можно было не только обделаться, но, кажется, все обошлось, только трусы прилипли к вспотевшей заднице, а рубашка к спине.
Между тем под любопытствующими взглядами дам Кержак вернулся в кресло, а Миша взял с сервировочного столика бутылку какого-то вина и стал изучать этикетку.
– Что скажешь? – спросила Катя, закуривая какую-то толстенькую лиловую сигарету.
– «Вайоц Дзор», – прочел вслух Миша. – Что это за символы?
– Это армянское вино, – ответил ему Кержак. – И написано там по-армянски, я думаю.
– Кто такие армяне? – Миша взял штопор и в несколько отточенных стремительных движений освободил бутылку от пробки.
– Армяне – это народ, – объяснила Клава, подставляя свой бокал.
– На кого они похожи? – Миша налил ей и себе и вопросительно посмотрел на Кержака.
– На меня, – сказала Клава.
– Спасибо, – отказался Кержак. – Я предпочитаю их коньяк.
– Такие же красивые? – с иронией в голосе спросил Миша, возвращая бутылку на место.
– Ты не ответил на мой вопрос, – сказала Катя.
– Нет, такие же черные, – сказала Клава, принюхиваясь к вину.
– «Хеннесси» подойдет? – спросил Миша, беря в руки другую бутылку.
– Вполне, – кивнул Кержак.
– Мне тоже, – нарушила молчание Ира.
– И мне, – сказала Катя.
– Где они живут? – спросил Миша, разливая коньяк по толстостенным стаканам.