Эпоха Обамы. Наши интересы в Белом доме
Шрифт:
Как бы то ни было, весь регион от Марокко до Пакистана продолжал полыхать. Эксперты утверждали, что прав был известный американский футуролог Джералд Челенте предсказавший, что 2011-й станет годом бунтов и революций, которые охватят весь мир. Америка же, как говорили многие, умывала руки. Легкость, с которой Вашингтон отказался от поддержки Мубарака, шокировала всех партнеров США – от Саудовской Аравии до Израиля. «На Востоке это воспринимается как предательство, – писал The American Thinker, – неумение ценить дружбу, готовность отречься от прежних союзников, необязательность – все эти качества, по мнению местных элит, несовместимы с позицией лидера, на которую традиционно претендовали Соединенные Штаты» [497] . Проявлением слабости считали в регионе и решение администрации Обамы о выводе войск из Афганистана и начавшиеся переговоры с бывшим непримиримым врагом Америки – движением Талибан. Эксперты все чаще говорили о том, что эпоха Вашингтона на
497
The American Thinker. 2011. March. 10.
Тем более что в регионе не было ярко выраженного лидера, который занял бы место Вашингтона. Да, определенные амбиции были у Тегерана и Анкары, но максимум, что могли сделать крупнейшие ближневосточные игроки, – это спутать карты своим соперникам. Не случайно Ближний Восток называли «регионом спойлеров». Саудовская Аравия боролась с иранским влиянием в Ираке и сирийским влиянием в Ливане, Египет пытался помешать Турции примирить соперничающие палестинские группировки, Иран сеял рознь между арабскими странами региона. «Соединенные Штаты, – писал журнал The Foreign Affairs, – могли бы стать главным спойлером в регионе, однако они предпочитают самоустраниться. Придя к власти, Обама обещал перевернуть страницу в ближневосточной политике США, но в итоге просто захлопнул наскучившую американцам книгу» [498] . Может быть, конечно, он ее и захлопнул, но присутствие США в регионе сохранялось и массовые стихийные выступления явно были не в их интересах. Ведь «дни гнева» довольно быстро могли перерасти в антиамериканское восстание.
498
The Foreign Affairs. 2011. March-April.
Многих наблюдателей удивляла синхронность протестов, которые охватили столь непохожие друг на друга страны, как Йемен и Марокко. Действительно, что могло быть общего у беднейшего государства региона, которое раздирали племенные противоречия, и средиземноморской монархии с относительно высоким уровнем жизни и популярным молодым королем, который ведет свой род от пророка Мухаммеда? Как можно было объяснить, что пожар одновременно вспыхнул в Бахрейне, традиционно считающемся американским протекторатом, и Ливии, лидер которой 40 лет подряд проклинал западных капиталистов?
Конечно, чужой пример заразителен, но поверить в то, что революционный вирус распространяется так быстро и ни у одного ближневосточного государства нет к нему иммунитета, было практически невозможно. Не случайно появились многочисленные теории заговора, обвиняющие «мировую закулису» в желании посеять хаос в стратегически важном регионе. Когда бузить начали тунисцы и египтяне, большинство политологов были уверены, что протестная волна не перекинется на Ливию, Алжир и другие страны – экспортеры нефти. Ведь местные власти, мол, всегда могут погасить народное недовольство с помощью крупных денежных подачек. Однако прогнозы эти не оправдались, и события, происходящие на Ближнем Востоке, утратили для западных политологов всякую логику. «Единственным рациональным объяснением массового психоза на Ближнем Востоке, – писал The Economist, – может быть демографический взрыв. Сейчас 70 процентов населения региона составляют молодые люди моложе 30 лет. Занятость среди молодежи чрезвычайно низка, а стареющие лидеры, которые не сменялись уже несколько десятилетий, вызывают у нее аллергию» [499] . Правда, как бы это ни подавалось на Западе, диктаторским режимам молодые люди противопоставляли отнюдь не либеральную парламентскую систему, а исламскую народную демократию.
499
The Economist. 2011. February. 28.
И реалисты в Америке стали сомневаться, что другие государства отделаются так же легко, как Египет. Вариант контролируемого «выпуска пара» с дальнейшим переходом к «диктатуре развития» под мудрым руководством военных можно реализовать лишь в стране, где армия всегда считалась источником верховной власти и пользовалась непререкаемым авторитетом. «Революция в Египте, – отмечалось в исследовании американского центра Stratfor, – по сути, стала военным переворотом, однако в других ближневосточных странах, скорее, реализуется иранский сценарий 1979 года, а это значит, что в обозримом будущем они превратятся в исламские теократии. И западным политикам останется лишь развести руками» [500] .
500
The Stratfor. 2011. March. 19.
Даже такой давний оппонент американцев, как лидер ливийской революции Муаммар Каддафи, говорили эксперты, со временем покажется для них меньшим злом,
Именно правление муфтиев и представителей влиятельных ливийских кланов изначально являлось альтернативой «джамахирии» – режиму народовластия, провозглашенному полковником Каддафи в 1977 году. Де факто джамахирия была, конечно, военной диктатурой левого толка. Не случайно Каддафи называли «африканским Кастро». Однако лидер революции утверждал, что Ливия идет по особому пути, который был подробно описан им в легендарной «Зеленой книге». И хотя «третья мировая теория» Каддафи включала в себя и «государственный ислам», местным мусульманам этого оказалось недостаточно. Вдохновленные событиями в Тунисе и Египте, они призвали «покончить с режимом полковника». Живущий в эмиграции ливийский рэпер бен Табет записал ролик, который тут же стал гимном противников Каддафи: «Муаммар, клянусь, мы добьемся твоего падения». На Востоке Ливии было сформировано временное правительство во главе с бывшим министром юстиции Мустафой Джалилем. А западные политологи стали утверждать, что лидер ливийской революции пользуется поддержкой лишь своего родного племени аль-каддафа, шансов сохранить власть у него нет и Триполи в ближайшее время перейдет в руки оппозиции.
Ливийские власти, не желая повторять опыт своих незадачливых соседей, сразу решили действовать жестко. Людей, вышедших на демонстрацию в Бенгази, отстреливали снайперы, а когда разъяренная толпа затеяла штурм местной резиденции Каддафи, охранявшие ее солдаты открыли огонь на поражение. Затем в городе началась настоящая бойня: мятежники сражались с правительственными войсками за каждую улицу. А когда последовало обращение ливийских духовных лидеров к «каждому мусульманину на службе режима», военный гарнизон Бенгази перешел на сторону восставших.
После этого сын ливийского лидера Саиф Каддафи попытался образумить подданных. Вину за кровопролитие он возложил на «оппозиционные элементы, живущие за рубежом», но объяснил, что в Ливии бархатной революции не выйдет и протестное движение обернется в итоге гражданской войной. Мятежников он назвал «иностранными наймитами, пьяницами, бандитами и наркоманами» и пообещал сражаться с ними «до последнего солдата, до последней минуты, до последнего патрона». «Путаная речь младшего Каддафи, – отметил The Economist, – стала лучшим доказательством того, что власть больше не контролирует ситуацию в стране» [501] . Против восставших были брошены элитные части, сохранившие верность режиму, и отряды наемников из африканских стран (Чада, Нигера, Гвинеи, Туниса). В ответ племенной лидер Акрам аль-Варфалли, контролировавший территорию на подступах к ливийской столице, пригрозил перекрыть главный нефтепровод страны (это заявление вызвало резкий скачок мировых цен на нефть). Конечно, оппозиционерам не хватало знаковой фигуры – молодого энергичного политика, такого, каким был сам Муаммар Каддафи 40 лет назад, когда он бросил вызов правящему в Ливии королю Идрису I.
501
The Economist. 2011. March. 12.
Лидер ливийской революции изо всех сил цеплялся за власть. Политологи утверждали, что в отличие от таких прагматичных правителей, как Мубарак и Бен Али, он настолько же иррационален, как и противостоящая ему народная стихия. Стоило только посмотреть на его выступление в полуразрушенном здании казармы: Каддафи, одетый в традиционный бедуинский бурнус, полузакрыв глаза и слегка раскачиваясь, стоял за небольшой трибуной и рассуждал о том, что его отставка невозможна даже теоретически. «С поста лидера революции можно уйти только в мученики, – говорил он. – Моими усилиями Ливия стала центром арабского и исламского мира, Африки и Латинской Америки, и я никуда не уйду». Создатель джамахирии проклинал врагов, в число которых попали «собаки-журналисты», «сепаратисты», «пьяницы», «наркоманы», ЦРУ, НАТО, Великобритания, Израиль, исламисты, агенты Бен Ладена, ну и, разумеется, ливийские «крысы и тараканы», требующие его отстранения от власти. Все эти маниакальные заявления и жесткие действия Каддафи делали его воплощением «порочных режимов», с которыми сражалась арабская улица.
Конечно, ливийская толпа сильно отличалась от египетской или тунисской. Ливия – государство, ключевую роль в котором играли кланы и племена. Для них уличные бои намного органичнее мирных «бархатных» выступлений. «Если сравнивать ближневосточные события с революциями в Восточной Европе, – писал немецкий журнал Der Spiegel, – в Ливии, скорее всего, реализуется румынский сценарий, когда в результате кровопролитного восстания диктатор Николае Чаушеску был расстрелян своими подданными» [502] . Правда, как говорили на Западе, напоследок «безумный полковник» может громко хлопнуть дверью, взорвав нефтепроводы или даже применив химическое оружие.
502
Der Spiegel. 2011. Mar. 8.