Эпоха зомби
Шрифт:
Если Гурбан крикнет Мяснику, чтобы действовал, успеет ли «дядя Степа» свернуть ему шею? Вопрос, однако. И вопрос немаловажный.
— Что-то не заладилось. Мой лучший телохранитель не выполнил приказ и погиб. А Сташев и его спутники благополучно приземлились на Красной площади и покинули гондолу до того, как ее охватило пламя. Их взяли эсбэошники и отвезли в Спасскую башню. Твоих людей, Гурбан, тоже отправили туда. Им всем подсадили слизней. — Последняя фраза прозвучала как приговор. Как смертный приговор, который не подлежит обжалованию.
Впрочем, Гурбан изначально знал, что так оно и будет, просто отказывался в это верить, гнал страшные мысли прочь.
Здоровяк шагнул к Гурбану.
И Мясник атаковал. Тенью отлепившись от стены, он кинулся на скрипучего долговязого типа, запрыгнул «дяде Степе» на спину, скальпель полоснул по горлу, и…
И ничего не случилось.
Фонтан крови не обагрил пол и стены подвала, не умыл багровой капелью Гурбана, который стоял слишком близко. Заточенный металл лишь бессильно проскрежетал, скользнув по чему-то твердому, неподатливому. А в следующий миг долговязый сорвал Мясника с себя и с силой швырнул его в стену.
С глухим стуком племяш Вилена врезался в вертикаль и упал без признаков жизни.
— Ты точно Гурбан?! Ты зачем здесь?! — взревел-проскрежетал «дядя Степа», наступая на командира чистильщиков.
— Мне дали этот адрес, просили… — Гурбан, занесший трубу над головой, замолчал, заметил, что наступление остановлено — здоровяк застыл на месте.
— Столько лет прошло, ты изменился Гурбан, но это все-таки ты. Я — Маркус, и это мои хоромы.
Чистильщик оторопел. Маркус? Тот самый Маркус? Это многое объяснило бы. И дирижабль с единственным выжившим, и то, что он мог знать о захвате Московского совета слизнями, но сам остался человеком, ибо жил в собственном Остроге-на-колесах. Да и средств у Маркуса хватило бы снарядить экспедицию к Харькову. Но…
— Ты не Маркус, — мотнул головой Гурбан. — Я знавал Маркуса, когда он был никем, мелкой сошкой в Остроге-на-колесах. Хороший пацан, с придурью своей, но хороший… С тех пор он изменился, если верить легендам. Но он был раза в полтора ниже тебя!
Легкие долговязого захрипели, забулькали, и голосовые связки со скрипом выдали:
— Ты помнишь лицо того мальчика, а, Гурбан?
Командир чистильщиков стоял в полный, отнюдь не маленький рост, но тот, кто назвался Маркусом, нависал над ним, словно скала.
— Он был ниже…
— Лицо. Помнишь лицо?! — Долговязый стащил с себя капюшон.
Мышцы на лице Равиля задергались в судороге:
— Ты станешь нам братом. Мы будем вместе. Мы — Братство.
Лучше бы вольник — хотя какой он к черту вольник, им же управляет слизень! — не улыбался вообще. Паразит, что присосался к его глазному нерву, обманул многих. Равиль под его чутким руководством ничем не отличался от нормального свободного человека. Но что-то у слизня не заладилось с мимическими мышцами. И эмоций в разговоре не хватало.
— Зачем вы нас в эту реанимацию притащили?! — Ашот, не сообразив еще, что да как, продолжал качать права. А вот Мариша молчала. Должно быть, ей заткнули рот кляпом.
Реанимация? О чем это толстяк? Дан с трудом оторвался от созерцания слизня за бельмом на левом глазу Равиля. И заметил, что в помещении, где он оказался, полно операционных столов, у которых возвышаются лампы на стальных стойках. Столы эти были четырехсекционными, из нержавейки, с разными механическими регулировками, рычажками, позволяющими наклонить пациента так и эдак, чтобы удобней было истязать его тело.
Вот на один такой стол Данилу и уложили — личиком в полиуретановую подушку, то есть задницей кверху. Это положение ему очень не понравилось, и потому в процессе он изо всех сил сопротивлялся, требуя, чтоб его развернули, а то как-то некомфортно.
Увы, его крепко держали, а потом и вовсе зафиксировали ремнями.
Ашота определили рядом. На тележке с колесиками у его стола была представлена отличная коллекция хирургических инструментов, и толстяк, почуяв, что это не к добру, слабым голосом попросил дать ему анестезию. И конечно, его даже не попытались вырубить.
— Слизни слишком щепетильны в отношении мозгов своих носителей.
— Что ты говоришь, брат?
— Нам подсадят слизней. Ну, или только мне. И я стану частью Братства паразитов, если верить Равилю. А тебе, быть может, повезет, и тебя всего лишь разрежут на куски.
Почему-то Дану показалось, что Ашота его прогноз не обрадовал.
Единственное, что не закрепили Дану, так это голову. Он мог ею более-менее свободно вращать — и потому увидел, как в помещение, которое Ашот окрестил реанимацией, стремительно ворвался невысокого роста человек, одетый в утепленный танковый комбинезон, только вместо шлемофона у него на голове было кепи цвета хаки. На ногах блестели надраенные хромовые сапоги до колен. Грудь украшала орденская планка, на ремне болтался то ли штык-нож в ножнах, то ли флотский кортик. В общем, выглядел мужик вполне боевито и демократично… но слишком уж чистым он был для реального бойца: все отглажено, ни пятнышка. И солнцезащитные очки на пол-лица. Не такие, как у Равиля, но все-таки…
Отчего-то Данила сразу понял, что это и есть тот самый Тихонов, которого требовалось вызвать.
— Эй, мужик! — Ашот приметил Тихонова. — Ты тут вроде бугор местный, да? Что за беспредел? Чего нас повязали? Ну, подумаешь, чуток наследили на вашей Красной площади, немножко пожар устроили — с кем не бывает?! Мы уберем всё, честное слово!
Тихонов резко остановился и, не произнеся ни слова, принялся изучать толстяка, уложенного весьма объемным тылом кверху.
— Если надо, зубной щеткой тереть буду, — пообещал Ашот.
Тихонов едва заметно кивнул — мол, похвально, спасибо, но не стоит утруждаться.
Откуда-то появились люди в белых халатах и белых шапочках, засуетились над Даном, который не мог так изогнуться, чтобы увидеть, что же они делают.
В это время Маришу, которая мычала и брыкалась, укладывали на стол справа от Ашота. Ей таки заткнули рот какой-то тряпкой и, уложив, электрической машинкой принялись выстригать волосы на затылке. Данила отвернулся, чтобы этого не видеть. В глазах его плескались слезы бессилия.