Эпоха зомби
Шрифт:
Он насчитал в реанимации еще семь незанятых столов. Значит, по десять штук слизней за раз можно подсаживать. Негусто для Московского острога. Эсбэошники устанут сюда людей таскать, и если каждого кандидата будет лично Тихонов осматривать, процедура захвата Москвы может затянуться на годы. С другой стороны — что Данила знает о методах и возможностях новых слизней? Да почти ничего…
Дану закрепили голову так, что он мог теперь видеть только поверхность подушки, в которую его уткнули носом.
— Здравствуй, Данила. — Тихонов подошел ближе.
Дан не видел его, но отчетливо слышал. И это было странно, это означало, что Ашот заткнулся. А ведь даже Мариша с кляпом во рту громко сопела, когда ей выстригали волосы на затылке… всё, больше не сопит. Что там с однокашниками?
Неужели их убили?!
Или они уже стали носителями?..
Впрочем, одно мало отличалось от другого.
Голос Тихонова зазвучал у самого уха Дана:
— Мы возлагаем на тебя большие надежды, Сташев.
— Мы — это Братство?
— Да. И вот-вот ты станешь одним из нас. Приди к нам, и ты никогда не будешь больше бояться. Мы — сила.
Дан почувствовал, как на затылок легло что-то приятно теплое и влажное.
— Что это?! — вскрикнул он, уже зная ответ. Он отказывался верить, что ему как личности настал конец.
Паразит чуть-чуть переместился на черепе Дана, выбирая себе местечко поудобнее — ровнее или ближе к определенным участкам головного мозга носителя. Это было немного щекотно, но приятно. И вообще, от слизня веяло умиротворением каким-то, что ли.
Дан понял, что он напрасно боится. Доставщикам ничто не угрожает.
«А Равиль? А Тихонов? Слизни?» — спросил он у себя.
Ну Равиль, и что? Теперь все они будут заодно, став одним целым. И они поймут друг друга лучше, чем кто-либо и когда-либо на этой планете! Это ведь хорошо?
«Это отлично».
Данила оцепенел — и не потому, что надежно был закреплен ремнями и мог разве что пальцами и бровями шевелить. Вовсе нет. Ему претили телесные движения. Он хотел покоя. Мысли его стали вязкими, как кисель в столовой Училища. В ушах зазвенело. С ним было уже так в лесу на военной базе, где на него и его спутников напали две зомборыси. Дана тогда почти что оседлал слизень — спасибо Равилю и покойному живчику Никифору (вот уж на кого Дан меньше всего подумал бы, что он зомбак, хотя…), они сделали все как надо, спасли его, не дали сгинуть от обезвоживания. И ведь недавно это было, а будто сто лет прошло…
Дану стало хорошо и спокойно, все волнения последних дней сгинули подчистую.
А потом нахлынуло уже знакомое ощущение многогранности мира, одновременного присутствия в миллионах разных мест. Он был во многих телах сразу, и многие твари земные были им, Данилой Сташевым, видели его глазами, ощущали реальность его органами чувств, пока он мчался по заснеженной равнине, нырял в океанские глубины, охотился на людей в небоскребах Нью-Йорка, дрался сам с собой за добычу в стае зомбоволков, из сознания которых едва выкарабкался, почувствовав, что растворяется в их бесконечной, всепоглощающей ярости…
Если он хочет остаться человеком, быть самим собой и впредь, нельзя столь беспечно погружаться в звериные сущности — это рискованно! Его слизень попросту не предназначен для таких испытаний!..
И стоило Дану это осознать — он не исчез, он есть! — как сами собой нагрянули ответы на вопросы, что ютились в глубине его подсознания, не давая окончательно расслабиться, слиться с Братством.
Данила отчетливо увидел рядом сущность — душу — своей возлюбленной Мариши, и душа эта была чиста и безмерно прекрасна. От нее по сети из тонких и толстых светящихся нитей, опутывающих весь-весь-весь мир, тек хрустальный звон, сквозило теплом и неподдельной радостью оттого, что Данила любит ее, боготворит ее, мечтает быть с ней не только телесно, но и духовно — душевно. И главное — Мариша ощущала себя человеком!
А душа толстяка норовила обвить душу Дана коконом из ярко-фиолетовых мерцающих нитей — Ашот был уверен, что просто обнимает, хлопает по плечу своего лучшего друга, ради которого он и в огонь, и в Москву, и к черту на кулички!..
Теперь Данила знал, почему к нему не подсадили умного слизня в Харькове или сразу за его пределами. Процесс адаптации занимает несколько суток и требует постоянного ухода за телом носителя. Равиль и его люди — да-да, именно люди, а не безмозглые питекантропы! — попросту не могли создать подобных условий в пути, это было ясно Дану как дважды два. И информацию эту не нужно было выспрашивать, она просто имелась, подразумевалась сама собой. Вот что значит свободный доступ к любому закутку любого сознания, к которому протянута светящаяся нить. Каждый брат знает о другом — всяком! — брате всё, и никто не стыдится своего естества, своего тела-носителя, его поступков и потребностей. Все понимают.
Дан едва не задохнулся от восторга: какие чудесные перспективы его ждут! Пока что он мог лишь улавливать отголоски чужих — братских! — ощущений, но скоро, после того как он вместе с Маришей и Ашотом проведет в Спасской башне пару-тройку деньков, пока не установится максимальный контакт со слизнем, они станут полноценными членами Братства. И не надо спешить! Нужно все делать согласно выверенной технологии: сращивание нервов — дело тонкое, не терпящее суеты. Не хватало еще, чтобы Дану парализовало нижнюю часть тела, к примеру, из-за неправильного подключения. Он ведь не может себе позволить стать обузой для братьев. Если что-то пойдет не так, он потребует, чтобы его слизня передали другому, более здоровому носителю!..
Эта мысль — о самопожертвовании во благо Братству — наполнила сущность Дана счастьем. Он просто млел от собственного благородства. Он знал, что Ашот и Мариша без ума от его храбрости. И пусть он ничего еще такого не сделал, главное — он способен!..
Зачесался затылок.
Это отвлекло Дана от возвышенных мыслей, заставило обратить внимание на бренное тело, к которому он, как часть Братства, начал испытывать легкую брезгливость. Точнее — терпимость. Тела нужны для исполнения высшей цели, поэтому им требуется надлежащий уход.
Кстати, Дану все еще хотелось встретиться с отцом. Жаль только, что батя вовсе не в Москве. Но это ничего, настоящему доставщику дорога — словно мать родная.
Дан обязательно найдет отца. Он крепко-крепко обнимет его, а потом…
А потом Тот, К Кому Тянутся Все Нити, скажет, что делать.
И Дан с радостью исполнит приказ. Ведь ради этого он живет.
Они сидели у маленькой — на две спирали — электропечи, греясь и коротая время за беседой. Ждали, пока вскипит вода в закопченной кастрюльке. Скрипучий голос Маркуса уже казался вполне терпимым, хотя Гурбану иногда хотелось, чтобы долговязый, под которым вот-вот сломается табурет, заткнулся и послушал старшего. Или хотя бы просто заткнулся. Серегу Мясника перенесли на ржавую панцирную кровать без матраса и признаков белья и накрыли ватным, пахнущим сыростью одеялом — какая никакая, а теплоизоляция, иначе еще простудится. И надо бы пошерстить по углам, авось чего отыщется в подвале колокольни, но Гурбан слишком устал, его клонило в сон, и тепло, шедшее от раскаленных докрасна спиралей, не располагало к тому, чтобы оторвать задницу от черного офисного стула. Куда-то идти, что-то делать, стрелять, сражаться за свободу, очищать планету от мерзостных слизней — это все потом. Сейчас же Гурбану просто хотелось спать. Выпить кипятку — возможно, даже с сахаром и настоящим растворимым кофе из жестяной банки, если Маркус не врет, — и захрапеть изо всех сил, и чтоб не кантовали пару неделек…