Эпсилон в созвездии Лебедя

Ветер Морвейн

Кассандра два дня наблюдала за другими ученицами, ходившими по коридорам монастыря, и пыталась представить, что в их смеющихся головках в нимбах из кудрей вертятся те же мысли, что и в её собственной голове, – но поверить в это так и не смогла.

Впрочем, книга всё же произвела на неё какое-то волшебное воздействие, и задавать себе глупые вопросы Кассандра перестала, раз и навсегда, решив, что ей просто не быть такой, как они.

Она исключила из своей жизни и без того нечастые попытки завести друзей и полностью сосредоточилась на учёбе, а главной мечтой её стало – остаться при монастыре насовсем.

Больше ничто не могло поколебать её спокойствия – по крайней мере внешне, потому что раз в несколько недель сердце всё равно сводило от тоски и смутного осознания собственной неполноценности. Единственной отрадой ее стал дневник, страницам которого она доверяла иногда свои мысли – не очень часто, только в моменты, когда чувствовала, что нуждается в успокоении. Тогда ее словно отпускала грусть, ей казалось, что сам факт того, что мысли выражены в словах, а слова записаны, означает, что ее проблемы каким-то образом решены.

Гибель родителей она восприняла так же равнодушно, как воспринимала и всё остальное, творившееся кругом. Они никогда не были ей близки, и она никогда не могла понять той радости, которая появлялась на лицах одногруппников, когда впереди появлялась перспектива вернуться домой.

Кассандра замкнулась ещё больше и теперь и вовсе ни с кем не говорила – никто, впрочем, и не пытался заговорить с ней, кроме разве что школьного психолога, который с умным видом задал ей по бумажке два десятка вопросов и больше к себе не вызывал – видимо, тоже решил, что всё происходящее с девочкой укладывается в рамки стандартной психологии переходного возраста.

Так продолжалось и тогда, когда появилась Донна, которая хоть и сделала её холодный мир немного ярче, но так и не смогла пробиться сквозь преграду изо льда, которую Кассандра воздвигла вокруг себя. И только сейчас, когда Кассандра увидела перед собой Юргена – такого знакомого и в то же время такого другого, не похожего на плоские фотографии и угловатые стереограммы, Кассандра ощутила, что её лёд треснул.

– Классный, правда?

– Да… – ответила Кассандра, не сразу поняв, откуда слышит голос Донны, и Донна ли говорит с ней вообще.

Только обнаружив, что произнесла это слово вслух, Кассандра заставила себя собраться с мыслями и наконец-то увидела, что Донна каким-то чудом успела проскочить в захлопнувшуюся за ними дверь.

– То есть нет, – поправилась Кассандра. – Ничего классного я не вижу в нём. Обычный напыщенный страйкенболист, каких полно по ту сторону наших стен.

– А откуда ты знаешь, что он любит страйкенбол? – поинтересовалась Донна тут же, и в глазах её появилась какая-то нездоровая искра.

– Оттуда, – буркнула Кассандра. Подошла к кровати, опустила на неё мешок, но сама так и не решилась лечь. Что-то внушало ей беспокойство в возбуждённом поведении Донны, и на всякий случай она всё же решилась сказать: – Донна, это мой жених.

Кассандра повернулась к соседке и обнаружила, как с лица той сползает всякое подобие радости.

– Правда? – спросила Донна.

– Да.

– Я тебя ненавижу, Кассандра, ты увела у меня самого шикарного мужчину на сто парсеков вокруг.

– Что… – Кассандра почувствовала, как кровь приливает к лицу, но тут же взяла себя в руки. – Не мели чепухи. Я не виновата, что родители заключили с Розенкрейцерами договор.

– Я никогда тебя не прощу! – отрезала Донна и вопреки своим словам тут же прислонилась к плечу подруги. – Если только ты не прикроешь меня перед наставницами, пока я буду говорить с Аурэлем.

Кассандра застонала.

– Донна, уйди!

– Уже ушла! – Донна подскочила к окну, подняла жалюзи, свистнула в темноту и, выждав пару секунд, пока из сада не раздастся ответ, спрыгнула с подоконника вниз.

Оставшись в одиночестве, Кассандра принялась было раскладывать по полкам содержимое сумки. Затем снова бросила её на кровать, коснулась броши, скрепившей ворот сутаны, намереваясь расстегнуть её и отправиться в душ, когда в дверь постучали.

– Да, – откликнулась она.

Дверь открылась, в образовавшейся щели показалась голова старшей по курсу.

– Кассандра! К директору! – услышала она.

Кассандра сморщила нос, вознесла беззвучную молитву звёздам и, снова застегнув воротник, направилась к выходу.

***

Эрика сидела, перебирая одной рукой растрепанные после перелёта пряди волос и пытаясь уложить их в прежнюю аккуратную причёску. Взгляд её был нацелен на Юргена, сидевшего в соседнем кресле. Юрген хоть и выглядел тоже немного уставшим, но в целом казался таким же неотразимым, как и всегда: Эрика вообще давно уже заметила, что все неприятности стекали с Юргена как с гуся вода. Даже шрам, который он получил во время очередной своей дурацкой выходки на занятиях по лётному делу не только ничему его не научил, но и красил лицо, которое до того было, пожалуй, слишком уж правильным для мужчины.

Юрген, впрочем, на неё не смотрел. Он перебирал ласковым взглядом учениц, снующих мимо открытой двери в приёмную директора – как будто пересчитывал разбросанные по полу карандаши.

– Куда ты уставился, Юрген, – Эрика поднялась с кресла и, подобравшись к нему поближе, облокотилась о спинку кресла наследника. —Они же все принесли обет. Их же тут берегут как зеницу ока – чтоб никто не испортил товар.

– Да, – Юрген обжёг её насмешливым взглядом. – Ты наивна, как дитя. Половина из них спокойно обходят контроль.

Эрика вздёрнула бровь и уставилась в коридор. Она мало понимала в порядках монастырской школы и, конечно же, даже сам факт, что вокруг одни монашки, заставлял ее думать, что тут тюрьма. Да и вообще с трудом различала этих одинаковых учениц, обряженных в чёрное все как одна.

– Я думала, тебе понравилась Донна, – произнесла она задумчиво. Сражаться с полигамной природой Юргена Эрика давно перестала – и старалась лишь не слишком тратить нервы на его выходки.

– Кто? – спросил Юрген рассеянно.

Эрика закатила глаза.

– Забудь. Никто, – она снова рухнула в свободное кресло и, отвернувшись, уставилась на двор монастыря, где журчал водой невысокий фонтанчик.

– Одна из них может быть моей невестой, – произнёс Юрген задумчиво, разглядывая двух учениц, устроившихся почти что напротив дверного проема и то и дело кидавших на него игривые взгляды.

Одна была шатенкой. Волосы её были заплетены в косу, объемную, чуть распушившуюся и удивительно подчёркивающую полные темные губы. Глаза у неё были карие и глубокие, как лесная мгла.