Эр-три
Шрифт:
– Скажите, пожалуйста: что такое эта Ваша эфирная линза, и для чего она вообще нужна?
– вопрос показался мне логичным, и именно поэтому я его и задал.
– Это инструмент realitas auctus, - сообщила мне девушка Анна Стогова, неожиданно применив древний язык ученых и священников. Правильного перевода словосочетания «дополненная реальность» на британский язык она, видимо, не знала, но из положения вышла довольно ловко.
Впрочем, перевода этого я, до сей поры, не знал тоже, и о значении чеканного латинского термина, скорее, догадался.
– Линза помогает
– Девушка Анна Стогова выглядела немного смущенной, и немедленно объяснила природу своего смущения.
– У нас их носят все, даже очень маленькие дети, например, чтобы не потеряться… Я думала, что Вы, профессор, уже в курсе.
Я, как профессор и иностранец, в курсе не был, о чем и сообщил незамедлительно.
Линза оказалась штукой необременительной и очень удобной: на физическом уровне она представляла собой небольшую розовато-серую нашлепку, немного напоминающую маленький комочек жевательной резинки. Сходство со жвачкой закреплялось удивительной пластичностью то ли самого изделия, то ли материала в целом: по совету переводчицы, я скатал устройство в комочек, каковой и прилепил на морду рядом с основанием левого уха.
На плане эфирном линза как бы создавала небольшую маголограмму, видимую мне одному, и, следовательно, расположенную не где-то снаружи, а прямо внутри ментальной сферы.
Хитрое устройство прекрасно держалось даже на короткой шерсти, окрас каковой почти сразу же приняло, став незаметным совершенно. Выполняло оно, к тому же, роль наушника: кроме изображения транслировался еще и звук.
Первые четверть часа я радовался, как ребенок: повсеместно окружающие меня ужасающие конструкции на незнакомом языке вдруг обернулись вполне читаемыми, хоть и все равно монструозными, сочетаниями латинских букв. Иногда эти буквы дополнялись диакритическими значками, отчего текст становился совсем родным и почти понятным: так или примерно так пишут латиницей на новоисландском.
Блестящий хромом и лакированным деревом, а также начисто лишенный надоедливых украшений в виде неизбежной в европейском метро рекламы, эскалатор, вознес нас на высоту необычайную. Высота эта казалась существенно большей, чем та глубина, на которую перед тем нас погрузила точная копия стальной ступенчатой ленты. В другое время я бы задумался о пространственном парадоксе, но сейчас мне было не до того: мы покинули наземный вестибюль подземки, и двинулись вдоль очередного проспекта, привычной уже в Союзе монументальной ширины.
Вокруг было много надписей самого разного толка: не очень цветных или ярких, но очевидно информативных. Оценив удобство выданного мне инструмента, я принялся с интересом читать все подряд, иногда всматриваясь чуть внимательнее: в такие моменты автоматически включалось звуковое сопровождение.
Время от времени взгляд мой и слух спотыкались на совсем уже чудовищных словах наподобие tatnizhnekamskneftekhimavto — и я ни капли
Спустя пятнадцать минут новизна поблекла, забава надоела и я стал снова адекватен, коммуникабелен и даже немного сосредоточен, о чем и сообщил сопровождающей. Еще я изобразил готовность перейти с медленной прогулки на быструю рысь: невербальную часть моего обращения переводчик поняла столь же правильно, что и голосовую.
Девушка Анна Стогова демонстративно посмотрела на часы.
Я встрепенулся: действительно, стоило поспешить: приближался оговоренный по элофону час визита к доктору. Кроме того, очень не хотелось опаздывать к отлету обратно на Проект — выяснять, какова была доля шутки в предупреждении пилота, казалось, отчего-то, несвоевременным.
Девушка Анна Стогова сообщила себе под нос нечто вроде «наконец-то», и, подватив меня под руку, столь же решительно устремилась в сторону ближайшего скайскрейпера. Небоскреб выделялся среди окружающих строений примерно так же, как роскошный океанский лайнер среди невзрачных сухогрузов и барж: был он широк в основании, увенчан огромным красным крестом и блестящ роскошным сочетанием стекла и белоснежной эмали поверхностей.
Я присмотрелся. Надпись «Pervaya Gorodskaya Bolnitsa» прочиталась легко, но непонятно: о том, что это больница, я догадался по цветовой гамме и красному символу (в Европе почти повсеместно замененному на жезл Асклепия: чтобы не оскорблять представителей иных культур). В пользу этой версии говорило и приличное количество людей разных рас, облаченных в белые, розовые и даже светло-голубые комплекты медицинской униформы: мы решительно пересекли неширокую площадь, и вступили внутрь здания.
Я приготовился к новым ощущениям. Несмотря на стерильно-белую обстановку, вполне дружелюбные лица медицинского персонала и невероятно быструю процедуру первичной регистрации, ожидание чего-то очень плохого никуда не делось.
Ржавые инструменты, просроченные лекарства, лечение зубов без анестезии — все это было где-то тут, рядом, за стеной или даже дверью. Вся беспощадная мощь устаревшей советской медицины была готова обрушиться на меня одного, маленького и несчастного, доктор же, к которому меня ловко записали на стойке с понятной надписью «registratura», представлялся не иначе как додревним стариком одной из старших рас, злобным, завистливым и невероятно занудным.
Отдельный акцент неприятным ожиданиям добавила поездка на лифте: мы поднялись до семьдесят пятого этажа из ста, и я приуныл. Действительно, в старушке Европе все по-настоящему серьезные специалисты сидят на уровнях, как можно ближе расположенных к земле, верхние же этажи — удел юнцов и бездарностей.
Девушка Анна Стогова поставила меня перед дверью с номером (75-09) и надписью Dusheterapevt Valuev N.S., читаемой, но непонятной: это могла быть специальность доктора, его фамилия или, например, очередность сдачи смен. Я набрал воздуха в грудь, постучался и вошел.