Эр-три

Гельт Адель

Первое посещение советского доктора вызвало у меня ощущение легкого deja vu, почти сразу сменившегося некоторой ностальгией: кабинет врача предстал невероятно похожим на тот, в котором меня осматривали в Ирландии. Сам врач был той же расы, или, как принято говорить в Союзе, народности, что и его ирландский коллега: подавляющих габаритов чистокровный огр.

Нам даже не потребовался переводчик! Решительно, казалось, что каждый встреченный житель Советов отлично понимал британский язык и сносно на нем говорил — даже в случаях, когда язык был профессионально-сложным. В явлении этом было нечто совершенно удивительное, но я тогда не стал отдельно рассуждать на заданную тему:

слишком переполняли меня впечатления и связанные с ними эмоции.

Читал доктор, соответственно, не хуже, чем говорил: ознакомление, и, готов биться об заклад, внимательное, с моими медицинскими документами, заняло у него, по моим внутренним часам, около двух минут.

Все это время я сидел на кушетке, жесткой, но удобной, слегка напоминающей гимнастическую скамью, и неприлично таращился на обстановку, самого доктора, еще раз обстановку и собственное отражение в огромном, от пола до потолка, зеркале.

Первое впечатление оказалось верным лишь отчасти: слишком большое количество деталей, мелких и не очень, сперва ускользнули от моего внимания, но сейчас детали эти сделались очевидными. Кабинет советского врача оказался и похож, и не похож на привычные мне медицинские помещения. Главное было в том, что, и я понял это совершенно точно, что дома меня обслуживали, а здесь, на другом конце географии, всерьез собрались лечить.

– Товарищ профессор, - голос великана оказался под стать внешности: будто вырублен из той же скалы, что и лицо, причем — тем же зубилом.
– Вам, наверное, очень интересно, почему в Вотерфорде с Вами работал специалист по иммунитету, а здесь — душетерапевт?

– Душекто?
– я, конечно, понял, что имеется в виду, но виду не подал. В конце концов, как переводится с греческого слово «????», я, конечно, знал.
– Извините, я впервые сталкиваюсь с подобным названием.

– Просто Вы в Союзе, дорогой профессор, с чем Вас и поздравляю, - огр посмотрел на меня немного даже дружелюбно, но все равно — опасно. Почему-то складывалось ощущение, что он не хочет, по примеру ирландского коллеги и соплеменника, меня съесть, а присматривается к нижней челюсти: так смотрят мощные боксеры-тяжеловесы, прикидывая, куда нанести единственный и неотвратимый нокаутирующий удар.

– Вопрос в разнице терминологий. У нас, советских, как-то не очень принято создавать неологизмы на базе иностранных заимствований, мы предпочитаем отечественные аналоги: замещаем, так сказать, импорт.
– Огр посмотрел на меня торжествующе: знай, мол, наших.

Знать советских я был совершенно не против, да и вопрос резкой смены направления медицины меня тоже беспокоил, поэтому я решил получить ответ на вопрос, предвосхищенный моим собеседником.

– Итак, отчего же теперь меня осматривает именно душетерапевт?
– поинтересовался я, приподняв левую бровь: глаза мои гетерохромные приобрели от этого действия лихую заинтересованность во взоре.

– А вот это уже разница в научном подходе: у нас почти оппозитные школы, - снова обрадовался доктор.
– Ваше, хм, состояние — несомненно, проклятие, проклятия же в советской медицинской науке и практике проходят строго по ведомству души, а не сомы, как это отчего-то принято по Вашу сторону Рассвета. Наш подход, кстати, - врач улыбнулся еще шире, что раньше казалось попросту невозможным.
– Научнее, а потому эффективнее: право же, нет никакого смысла лечить тело, когда корень проблемы скрывается в душе!

– Кстати, о практике, - я решительно перебил собеседника.
– Часто ли у вас, в Союзе, случается такое или подобное? Вы ведь точно знаете, как и от чего меня лечить?

Огр скупо шевельнул

левой дланью, тяжелой и весомой настолько, что привычного уже вида стандартный заклинательный жезл казался в ней чем-то несерьезным, навроде карандаша или даже меньше. Справа от доктора немедленно развернулся морок, который я уже наблюдал: такой или почти такой показывал мне врач в Вотерфорде. Единственным заметным отличием показалась цветовая схема: вместо стандартного для европейских клиник, легкомысленного золота по голубому, маголограмма моего, пораженного проклятьем, организма, была красная на черном.

– У нас такое бывает редко. Даже очень редко, и причин тому ровно две. Первая — совершенно медицинская: календарь прививок, - пояснил доктор.

– Что такое прививка я, конечно, знаю. Не совсем понятно только, при чем тут календарь, - я, почти привычно, дошел до разгадки своим умом, но уже и вовсе традиционно решил уточнить: просто на всякий случай и самому себе в назидание.

– Календарь — потому, что это обязательные мероприятия, в смысле, прививки. В обязательном порядке прививают всех младенцев — это называется октаксим, комплекс от пяти обычных болезней и трех магических. Благодаря ему, например, в СССР полностью побеждены оба варианта серомозговой болезни: и спинальный паралич Гейне, и спектральная лихорадка Медина!
– огр уже прямо торжествовал, и я не решился уточнять связь между детскими прививками и постигшим меня проклятием. Он, видимо, планировал продолжить оптимистическое просвещение, и, конечно, продолжил.

– Кроме того, в этом календаре предусмотрены и прививки взрослых. Вашему, товарищ профессор, организму не хватило одной из них, называемой «Сателлит-Восемь»: она одновременно борется с последствиями детской псевдогемофилии и предотвращает от заражения магическими вирусами — а мы считаем, что проклятие такого рода исходно имеет именно вирусную природу!

– Вторая же причина кроется, скорее, в уголовном кодексе Союза ССР, статье сто двадцать первой, части восьмой: намеренное магическое заражение человека гомосексуализмом карается по всей строгости, - огр зримо посуровел лицом, вновь став похожим на рубленую зубилом скалу.
– Это — высшая мера социальной защиты, то есть, в понятных Вам терминах, смертная казнь.

Дальше было куда полезнее, но далеко не так интересно в смысле познания окружающей меня удивительной действительности.

Доктор рассказал мне о том, как именно правильно называется мое состояние (называть то, что со мной случилось, болезнью, он отчего-то избегал), какие еще анализы нужно сдать и обследования пройти и как все это, скорее всего, лечить.

Еще советский врач обрадовал меня уверением в том, что весь предстоящий комплекс мер — совершенно бесплатен, поскольку покрывается специальной госпрограммой, и поинтересовался, как долго я планирую пробыть в Союзе: кроме диагностики и собственно лечения, ему, как выяснилось, очень интересно за мной понаблюдать уже после того, как минует опасная фаза состояния.

В конце концов, душетерапевт выдал мне нужные направления (в форме цифромагической, и, на всякий случай, в виде бумажных распечаток), попросил в следующий раз заходить без очереди… В общем, ошарашенный невероятной плотности потоком информации, я поспешил откланяться, прижимая заветные направления к груди как самую дорогую из драгоценностей.

Девушка Анна Стогова встретила меня ровно там же, где я ее перед тем оставил: в коридоре семьдесят пятого этажа. Переводчик угнездилась на даже на вид неудобной дырчатой скамейке, и с большим интересом читала что-то в маленькой, в четверть, книжке, названия которой я не рассмотрел.