Эра беспокойных женщин или $10 000 000 за знакомство
Шрифт:
Мужчины в поселениях выполняли самую простую работу, в связи с тем, что амазонки не допускали их даже до приготовления пищи, считая малопригодными для такого ответственного дела. Вскоре обязанности сильного пола стали сводится только к выполнению супружеского долга.
Со временем, мужчины, массово оставляющие свои жизни на полях многочисленных сражений, а силы в борьбе за поглощение вина в непомерных количествах, стали цениться на вес золота. И чтобы найти мужей, амазонки, сбросив одежды, носились на своих лошадях по окрестностям городов, привлекая внимание особей противоположного пола. Увидев зазевавшихся потннциальных женихов, они пускали своих коней галопом и пытались захватить добычу. Мужчины разбегались в разные стороны. И нет ничего удивительного в том, что амазонкам доставались самые захудалые и ленивые экземпляры. Дамы взваливали их на крупы лошадей и увозили в свои дома.
В те времена, когда невинные любовные прелюдии часто переходили в сумасшедшие оргии, где похотливые амазонки не позволяли отдохнуть своей добыче, плененные мужчины прятались от своих мучительниц в зарослях олив произрастающих на берегах теплых морей. Но озабоченные продолжением рода воительницы, не могли смириться с леностью своих мужей, а поскольку на поимку новых у них не было времени, они продолжали требовать исполнения супружеского долга от старых.
Одна из амазонок, прозванная Немиресией, проскакав несколько сотен стадий после кровопролитного сражения, сделала возле своего дома сальто и, влетев, таким образом, в окно, оказалась на своем муже, мирно дремавшем на супружеском ложе. Издав боевой клич, который всегда издавали при удачно завершившейся охоте на носорога, она приставила боевой нож к горлу незадачливого супруга. Мужчина (имя его история не сохранила) испуганно закричал, приняв возлюбленную жену за богиню гнева, и попытался уползти в темный угол. Супруга, пригрозив оставить мужчину без языка, стянула с него тунику и принудила к выполнению тех самых обязанностей, которых он старался избегать. Через девять месяцев у нее родился сын Неофал, такой же угрюмый, как отец, но еще более ленивый. Целыми днями он лежал под сенью олив, щурясь, глядел сквозь их листву на солнце, ничего не хотел делать по дому, а уж тем более жениться и использовать свой главный орган по назначению. то есть для производства потомства. Не раз мать пыталась научить его уму-разуму, стегая плетью, но результат ее усилий был нулевым. Выдержав в очередной раз несколько десятков ударов, он снова отправлялся возлежать под оливы. Так продолжалось довольно долго, пока в одно из восхождений Авроры, Немиресия не заметила под оливами странное сооружение, к которому были прикреплены два кругляка. Сооружение медленно двигалось вперед, благодаря коню, к которому и было крепко-накрепко привязано.
– Дрянной мальчишка! – в ярости закричала разгневанная амазонка. – Вместо того чтобы построить дом и жениться, ты решил опозорить меня перед подругами! Ты захотел, чтобы они смеялись надо мной, и поэтому сотворил подобное чудовище!
Только Немиресия собралась задать сыну очередную хорошую трепку, как тот вскочил на колесницу (это бала она), и помчался прочь от матери. Той долго пришлось скакать за ним, пока, решив не терять больше время попусту, она махнула на сына рукой. Вскоре примеру Неофала последовали другие мужчины. Им так успешно удавалось скрываться от своих жен и настолько редко исполнять супружеский долг, что вскоре племя амазонок прекратило свое существование.
Глава вторая. Приятные неожиданности и неожиданные приятности
Прошло больше года, и я давно забыла об интернете и фотографиях, все так же продолжая коротать время за романами и историческими заметками. Дождливое утро сентябрьского понедельника застало меня лежащей на диване в позе увядшего лотоса. Настроение у меня было самое скверное, поскольку зарплата ожидалась не ранее, чем через неделю, а денег оставалось на три дня.
Из раздумий как мне жить оставшиеся четыре, меня вывел телефонный звонок.
Я с трудом перевела свое тело в вертикальное положение, взяла телефонную трубку и загробным голосом произнесла:
– Але. Я слушаю.
– Госпожа Дунь? – прочирикал незнакомый женский голос с легким акцентом.
– Да, я.
– Просим вас срочно прибыть в адвокатскую контору «Восточный экспресс». Записывайте адрес.
Голос продиктовал мне адрес, а когда я спросила, по какому вопросу им понадобилась, он снова мило прочирикал:
– О, госпожа Дунь, вы счастливая женщина, очень счастливая. Многие люди могут очень позавидовать вам. Вы стали богатой наследницей.
Голос сменился короткими гудками. Счастливой женщине никак не хотелось выползать в такую мерзкую погоду из своей норы, но наследство было как нельзя кстати: тысяч эдак тридцать или сорок, которые я надеялась получить от двоюродной тетки. Правда старая карга была на редкость живучей, и на своем восьмом десятке бегала резво, как рысак, и я никак не рассчитывала на ее скорую кончину. Но видно где-то там наверху услышали мои мольбы: тетка получила место в раю, а я —долгожданное наследство. Поэтому, напялив выцветшую кожаную куртку и сапоги на десятисантиметровой шпильке, я отправилась в эту треклятую контору, которая, как оказалось, находилась у черта на куличках. Если конкретнее —на противоположном конце города, на седьмом этаже серого девятиэтажного здания, в котором, как это обычно у нас бывало, не работал лифт.
По дороге я насквозь промокла, и, когда ввалилась в офис, вид у меня был злой и голодный. Скорее я напоминала медведицу после зимней спячки, а не богатую наследницу. В конторе, которая состояла их двух небольшие комнат, находилось четыре человека. Люди в последней комнате, (их лиц я не разглядела, а видела только некоторый торчащие части тела), мне оказались не нужны. В первой же, порог которой я переступила, за новехонькими столами сидели два человека восточной внешности: солидный господин с блестящей лысиной в строгом черном костюме и маленькая хрупкая черноволосая женщина с каре, в облегающем синем платье по колено.
– О, это вы и есть госпожа Дунь? – лучезарно улыбнулась мне женщина, обладательница того самого чирикающего голоса.
– Ага, я и есть,– тяжело дыша, после преодоления препятствия в семь этажей
прохрипела я, и тут же упала на стоявший у входа стул с рябой обивкой.
Но, то ли от тяжести моего тела, то ли от того, что изжил свой век, стул затрещал, ножки его подкосились, и, увлекая меня за собой, рухнул на пол.
– О, госпожа Дунь, – еще более лучезарно улыбнулась девушка, помогая мне подняться, мы очень извиняемся за все неудобства, просим вас садиться в кресло и внимательно нас слушать.
Тут, совсем не желая того, я прошлась по поводу матери плотников, которые изготовили стул, а заодно и господ, поставивших его в офисе.
Девушка, продолжая растягивать рот в улыбке, и, очевидно, не до конца владея тонкостями русского языка, отреагировала на мою реплику весьма своеобразно.
– О, вы ошибаетесь, госпожа Дунь. – Наследство, о котором мы говорим, не от матери, то есть не от вашей матери. Вот господин Акагава вам все объяснит. Лысый маленький человек, сидящий в глубине офиса, кивнул и залопотал что-то, верно по-японски или по-китайски, так что девушка едва успевала переводить.
Из ее сбивчивой речи я уловила такую информацию. Некий японец весьма преклонного возраста увидел мою фотографию во Всемирной паутине и разрыдался. Я, видите ли, напомнила ему покойную мать, далеко не блещущую красотой и поэтому не испытавшую всех прелестей брака. Так как красоту, по его мнению, вполне могут компенсировать деньги, а потомства господин не нажил, он и решил завещать мне все свое состояние – десять миллионов долларов. Он надеялся, что с такой суммой я вполне могу подыскать для себя хорошую партию, поскольку от претендентов на руку и сердце в таком случае не будет отбоя. При этом лысый поклонился и сказал, что первым согласен стать кандидатом в супруги, и что благодаря такому наследству, он сделает меня самой счастливой женщиной на земном шаре. Я ответила, что подумаю, и подписала бумаги, смысл которых мне перевела чирикающая девушка. Бумаг было не очень много, и я подмахивала их, не глядя, в полной уверенности, что влипла в какую-то авантюру. Лысый продолжал улыбаться и смотреть на меня глазами нашкодившего пуделя.