Эрагон.Наследие

Паолини Кристофер

Она боялась крепкого сна, ибо во сне казалась себе наи­более уязвимой и опасалась, что ее бессознательный разум может выдать любые сведения, которые она так старается сохранить в тайне. Однако тут у нее выбора не было. Рань­ше или позже она все равно уснет, а если заставлять себя и дальше бодрствовать, будет, пожалуй, только хуже, ибо сил на сопротивление у нее тогда совсем не останется.

В общем, Насуада немного поспала. Однако этот сон, прерывистый, неспокойный, удовлетворения не принес, и, проснувшись, она снова почувствовала себя усталой.

Раздался глухой удар, и Насуада вздрогнула от неожиданности. Где-то выше нее, позади,

с грохотом и лязгом отодвигались засовы. Затем послышался скрип открывае­мой двери. Сердце у нее забилось. Значит, прошел, по край­ней мере, один день с тех пор, как она очнулась. Ей мучи­тельно хотелось пить, язык распух и едва ворочался во рту; все тело болело из-за того, что она так долго оставалась не­подвижной, распростертой на холодной каменной плите.

Кто-то спускался по лестнице. Мягкие башмаки не­слышно ступали по каменным ступеням. Потом шаги стих­ли. Звякнул металл. Ключи? Ножи? Или что-то похуже? Затем шаги возобновились. Теперь они приближались. Все ближе… ближе… В поле зрения Насуады возник оса­нистый человек в серой шерстяной коте; в руках у него был серебряный поднос с разнообразной едой — сыром, хлебом, мясом; там были также кувшины с вином и водой. Человек в сером наклонился, поставил поднос у стены и подошел к Насуаде. Она отметила про себя, какие у него быстрые и точные движения. Мало того, почти изящные.

Слегка присвистнув, человек в сером внимательно по­смотрел на нее. Лысая голова его была похожа на тыкву-горлянку: на макушке и внизу расширялась, а посредине была значительно уже. Лицо чисто выбрито. Лысину на го­лове окаймлял аккуратный короткий ежик волос. Верхняя часть его лба и лысина так и сияли. На пухлых щеках играл румянец, но губы почему-то были такими же серыми, как и его одежда. Глаза же были и вовсе непримечательные: маленькие, карие, глубоко посаженные.

Человек в сером облизнул губы, и Насуада обратила внимание на то, что зубы у него смыкаются, точно створки дверной скобы, и сильно выступают вперед, придавая его лицу сходство с мордой животного.

Его теплое влажное дыхание пахло печенкой и луком. Несмотря на то что Насуада была страшно голодна, ей этот запах показался тошнотворным.

Она очень болезненно воспринимала то, что практиче­ски обнажена и взгляд этого мужчины блуждает по ее телу, и чувствовала себя под этим взглядом чрезвычайно уязви­мой. Было оскорбительно лежать вот так, как кукла или беззащитный домашний зверек, которого распяли жесто­кие дети, желая повеселиться. И щеки Насуады вспыхнули от гнева и унижения.

А человек в сером досадливо поморщился, как-то непо­нятно вскрикнул и, к изумлению Насуады, принялся раз­вязывать ее путы.

Едва почувствовав себя свободной, она тут же резко села и нанесла жесткий, рубящий удар краем ладони, метя человеку в сером прямо под ухо.

Он без малейшего усилия перехватил ее руку еще в воз­духе. Она зарычала и попыталась выцарапать ему глаза второй рукой. Однако он снова перехватил ее руку. Она Дергалась, но хватка у него была железная — не вырвешься; ей казалось, что руки ее зажаты каменными тисками.

В отчаянии она рванулась вперед и вцепилась зубами в его правое предплечье. Горячая кровь хлынула ей в рот; кровь была соленая, с привкусом меди. Насуада задохну­лась от отвращения, но вонзала зубы все глубже, так что кровь уже текла у нее по подбородку. Зубами и языком она чувствовала, как трепещут мышцы ее жертвы — точно змейки, пытающиеся вырваться из ее хватки.

Но в целом он на ее укусы никак не реагировал.

Наконец она отпустила его руку, откинула голову назад и выплюнула его кровь ему же в лицо. Но и тогда человек в сером продолжал смотреть на нее ничего не выражаю­щим взглядом, не моргая, не выказывая ни малейших при­знаков боли или гнева.

Насуада снова попыталась вырваться, а потом, извер­нувшись, попыталась ударить его ногами в живот. Но на­нести удар она не успела: он выпустил ее левое запястье и с силой ударил по лицу.

Белый свет вспыхнул у нее перед глазами, тело, каза­лось, сотряс какой-то бесшумный взрыв. Голова ее упала набок, зубы клацнули, и боль стрелой пронзила позвоноч­ник от основания черепа до копчика.

Когда зрение ее немного прояснилось, она села, гнев­но глядя на человека в сером и больше уже не пытаясь его атаковать. Она понимала, что находится целиком в его власти. Теперь, как ей представлялось, необходимо найти что-то такое, чем можно было бы перерезать ему горло или пырнуть его в глаз, а иначе ей, пожалуй, его не одолеть.

Человек в сером отпустил ее второе запястье и, сунув руку за пазуху, вытащил оттуда сероватый носовой платок. Он тщательно промокнул лицо, стер с него кровь и слюну, а затем аккуратно перевязал платком рану у себя на руке, помогая себе своими зубами-скобами, которыми зажимал один конец платка.

Насуада вздрогнула, когда он схватил ее за плечо. Его крупные толстые пальцы легко обхватывали ее руку. Когда он стащил ее с серой каменной плиты на пол, ноги у нее по­догнулись, и она повисла у него в руках, точно тряпичная кукла. Одна ее рука оказалась при этом весьма неуклюже согнута и закинута за голову.

Человек в сером рывком поставил ее на ноги, и на этот раз она устояла. Поддерживая ее, он подвел ее к маленькой боковой дверце, которую, пока она лежала плашмя, ей вид­но не было. Рядом с дверью Насуада заметила небольшую лесенку, ведущую наверх, ко второй двери, побольше — че­рез эту дверь и вошел к ней тюремщик. Дверь была закры­та, но в центре ее имелось маленькое окошко с металличе­ской решеткой, за которой виднелись хорошо освещенные каменные стены, увешанные гобеленами.

Тюремщик толчком отворил еще какую-то боковую дверцу, за которой оказалась небольшая уборная. Там, к огромному облегчению Насуады, она наконец-то оста­лась одна и старательно обыскала все помещение в надеж­де найти хоть какое-то подобие оружия и предпринять новую попытку бегства. Но в пустой уборной, к своему глу­бочайшему разочарованию, имелись лишь толстые, древ­ние слои пыли, древесные стружки да зловещего вида пят­на на стенах — скорее всего, засохшая кровь.

Как только она вышла из уборной, человек в сером сно­ва схватил ее за плечо и повел к серой каменной плите. Понимая, что он сейчас снова привяжет ее, Насуада при­нялась лягаться и вырываться из последних сил; она бы, наверное, предпочла, чтобы он избил ее до полусмерти, но не распинал снова на этой проклятой плите. Но, несмотря на все свои усилия, она так и не смогла ни остановить этого человека, ни хотя бы замедлить его действия. Казалось, он сделан из железа; даже его мягкое на первый взгляд брюхо было совершенно непробиваемым, хотя она несколько раз ухитрилась ударить в него ногой.

Легко, точно с младенцем, управившись с нею, че­ловек в сером уложил ее на плиту, плотно прижав ее плечи, и снова защелкнул оковы на руках и ногах. В по­следнюю очередь он перекинул ей через лоб кожаный ремень и застегнул его достаточно туго, хотя и не при­чинив ей боли, так что теперь она совершенно не могла двигать головой.

Насуада ожидала, что теперь он от нее отойдет и бу­дет есть свой обед, или ужин, или завтрак — она понятия не имела о времени суток, — но вместо этого он поднял поднос, перенес его поближе к ней и предложил ей воды с вином.