Эрагон.Наследие

Паолини Кристофер

Несколько минут тюремщик возился с углями, сгребая их в кучку; дым от жаровни поднимался к куполообразно­му потолку, в котором, по всей видимости, имелось некое отверстие. Насуада следила за его действиями с каким-то мертвящим восторгом; понимая, что ее ждет, она все же не в силах была оторвать взгляд от жаровни. Ни он, ни она не произнесли ни слова; такое ощущение, будто оба стыди­лись того, что должно было произойти здесь, и не желали признавать, что стыдятся этого.

Человек в сером снова раздул угли, потом повернулся, словно намереваясь подойти к ней.

«Не сдавайся», —

сказала она себе и вся напряглась.

Сжав кулаки, она затаила дыхание, а он подходил к ней все ближе… ближе…

Легкий, как перышко, ветерок коснулся ее лица, когда он быстро прошел мимо нее, и она услышала, как шаги его затихают вдали, как он поднимается по лесенке, запирает дверь и уходит.

Только после его ухода Насуада смогла немного рас­слабиться и выдохнуть. Угли в жаровне сверкали, как рос­сыпь драгоценных камней, невольно приковывая к себе ее внимание. И от железных прутьев, торчавших из жаровни, тоже стало исходить неяркое ржаво-красное свечение.

Насуада облизнула пересохшие губы и подумала: хоро­шо бы сейчас выпить глоток воды.

Один уголек вдруг подпрыгнул и с треском разлетелся в воздухе, но в комнате по-прежнему царила тишина.

И Насуада, лежа на своей плите, изо всех сил старалась не думать. Она не имела возможности ни сражаться, ни спасаться бегством, а если она будет думать, это лишь ос­лабило бы ее решимость. Что бы ни случилось с нею, это все равно теперь случится, и никакой страх, никакое бес­покойство ничего не изменят.

За спиной у нее послышались еще чьи-то шаги: на этот раз сразу нескольких людей, причем некоторые явно шли не в ногу. Их шаги по каменному полу отдавались много­кратным эхом, и Насуада никак не могла понять, сколь­ко же человек направляются к ней. Они остановились у дверей; она слышала их негромкие голоса; затем двое с каким-то клацаньем — она явственно слышала, что но полу ступают две пары сапог с прочной кожаной подмет­кой и шпорами, — проследовали в комнату, и за ними с не­громким глухим стуком закрылась дверь.

Затем на лесенке прозвучали еще шаги, размеренные и решительные, и Насуада увидела, как кто-то ставит рез­ное деревянное кресло почти в пределах ее поля зрения.

В кресло уселся какой-то человек.

Он был крупный и широкоплечий, но не толстый, хотя, пожалуй, несколько тяжеловесный. С его плеч красивыми складками ниспадал длинный черный плащ, выглядевший странно тяжелым, словно был подбит кольчужной сеткой. Свет от пылающих углей и беспламенного светильника окутывал фигуру сидящего золотым ореолом, однако лицо его пребывало в глубокой тени, и рассмотреть его было со­вершенно невозможно. Однако тень не скрывала очерта­ний остроконечной короны, украшавшей его голову.

Сердце у Насуады на мгновение замерло, потом снова бешено забилось.

Второй человек — он был в светло-коричневом колете, вышитом по краю золотой нитью, и в узких штанах — подо­шел к жаровне и остановился спиной к Насуаде, помеши­вая угли одним из железных прутов.

Человек, сидевший в кресле, медленно, палец за паль­цем, стянул с себя перчатки, и оказалось, что кожа у него на руках старая, цвета потемневшей от времени бронзы.

А потом он заговорил, и голос у него оказался низким, сочным, повелительным. Обладай какой-нибудь бард столь богатым голосом, он сумел бы прославить свое имя по всей Алагейзии. От звуков этого голоса у Насуады по всему телу поползли мурашки; он звучал почти ласково и точно омы­вал ее тело теплой волной, отвлекал ее от горестных мыс­лей, связывалее. Слушая Гальбаторикса, она понимала: это столь же опасно, как слушать Эльву.

— Добро пожаловать в Урубаен, Насуада, дочь Аджихада, — сказал он. — Добро пожаловать в мой дом, под эти древние скалы, из которых он и построен. Давненько не было у нас здесь столь знатных гостей, занимающих до­стойное положение среди своих соотечественников. У меня, правда, немало всяких обязанностей, которые требуют приложения почти всех моих сил, но смею тебя заверить, что с этого момента я ни в коем случае не ста­ну пренебрегать своими обязанностями гостеприимного хозяина. — И в этих последних словах Насуаде отчетливо послышалась нотка угрозы — точно коготь, высунувшийся из лапы хищника и тут же снова спрятавшийся.

Она никогда прежде не видела Гальбаторикса, лишь слышала описания его внешности и изучала рисунки, но воздействие на нее речей этого человека оказалось столь мощным и столь… отравляющим, что у нее не было сомне­ний: перед ней действительно правитель Империи.

В его манере произносить слова и ставить ударения чув­ствовалось влияние какого-то другогоязыка, словно тот, на котором он сейчас говорил, вовсе не был для него родным. Разница была не слишком заметной, но Насуада не могла не обратить на нее внимание и решила, что это, возможно, происходит из-за того, что язык сильно изменился с тех пор, как Гальбаторикс появился на свет. Скорее всего, это было действительно так, поскольку его манера говорить напомнила ей… Нет, нет! Ни о чем она ей не напомнила!

Гальбаторикс наклонился вперед, и она почувствова­ла, как его взгляд проникает ей, казалось, в самое нутро.

— А ты моложе, чем я ожидал. Мне, конечно, было из­вестно, что ты совсем недавно стала взрослой, но на вид ты еще совсем ребенок. Впрочем, мне многие кажутся детьми, безрассудно храбрыми детьми, которые весело прыгают, прихорашиваются, гордятся собой и понятия не имеют, что для них лучше; детьми, которые нуждаются в води­тельстве тех, кто старше и мудрее.

— Таких, как ты? — насмешливо и дерзко спросила На­суада. И услышала, как он добродушно рассмеялся.

— А ты бы предпочла, чтобы нами правили эльфы? Я — единственный представитель нашей расы, который спосо­бен держать их в узде. По их представлениям даже наши старейшие седобородые мудрецы ничем не отличаются от неопытных юнцов и совершенно не пригодны для того, чтобы нести ответственность за все человеческое обще­ство в целом.

— По их представлениям и ты тоже был бы для этого не­пригоден. — Насуада и сама не знала, откуда у нее столько смелости и дерзости, но чувствовала себя сильной и испол­ненной презрения. Накажет ли он ее за эту дерзость, или не накажет, она твердо решила говорить то, что думает.