Эрагон.Наследие

Паолини Кристофер

Гигантская улитка, похоже, поняла, что застать добычу врасплох ей не удастся, и снова остановилась, шипя и на­ставив на Эрагона свои глазищи размером с добрый кулак.

— Ну что ты свистишь, как забытый на огне чайник? — спросил он.

Глаза сналгли вдруг стали довольно быстро вращаться, и она бросилась на Эрагона, колыша краями своего пло­ского брюха, точно подолом юбки.

Эрагон выждал и в самую последнюю секунду отско­чил в сторону. Улитка, разумеется, промахнулась. А он рассмеялся, шлепнул ее по раковине и сказал: «Ты у нас не слишком большого ума, верно?» — а потом, пританцовывая и уворачиваясь от сналгли, принялся дразнить ее, произ­нося на древнем языке всякие оскорбительные прозвища.

Улитка, казалось, вот-вот взорвется от злости — шея у нее раздулась, ротовая щель стала еще шире, и она те­перь не только шипела, но и начала плеваться, продолжая с редкостной свирепостью бросаться на Эрагона. Однако он каждый раз в последний момент отпрыгивал в сторону, и сналгли наконец устала от этой борьбы. Она отползла на десяток шагов и остановилась, глядя на Эрагона выпучен­ными глазищами.

— Как тебе только вообще удается кого-то поймать, та­кой неповоротливой? — спросил Эрагон насмешливым то­ном и показал улитке язык.

Она снова зашипела, развернулась и поползла во тьму.

Эрагон выждал несколько минут, удостоверился в том, что сналгли окончательно ушла, и снова принялся за рас­чистку мусора.

— Может, мне назвать себя Победителем Улиток? — пробормотал он, катя кусок разбитой колонны. — Эрагон Губитель Шейдов и Победитель Улиток… Да все просто со страху помрут, услышав такое имя!

Близилось утро, когда Эрагон наконец бросил послед­ний кусок каменной плиты в траву, росшую вокруг расчи­щенной им площади. Он немного постоял, чтобы отдышать­ся, и вдруг почувствовал, что замерз, проголодался и просто устал; к тому же здорово саднило царапины на руках.

Ему удалось расчистить всю ту часть площади, что при­мыкала к северному краю огромного замка, почти полно­стью разрушенного во время сражения; уцелели лишь часть его задней стены и одна увитая плющом колонна там, где раньше был вход.

Дольше всего взгляд Эрагона задержался именно на этой колонне. Над ней ярко сияли звезды — красные, си­ние, белые, — выглянув в прореху меж облаков; звезды сверкали, как бриллианты, и Эрагона охватило странное чувство близости к этим звездам, ощущение того, что они что-то значат для него и он должен обязательно это учесть.

Не заботясь о последствиях, он подошел к основанию этой колонны, перебравшись через очередную груду му­сора, и, подняв руку как можно выше, ухватился за самый толстый стебель обвивавшего колонну плюща.

Стебель был ворсистый, толщиной, наверно, с его предплечье.

Эрагон потянул за него, но тот держался крепко, и тог­да он, подпрыгнув, начал карабкаться по колонне вверх. В ней было, должно быть, сотни три футов, но он упор­но полз вверх, понимая, что поступает безрассудно, но, с другой стороны, именно безрассудным он себя сейчас и чувствовал.

Примерно на середине колонны побеги плюща стали более тонкими и начали отрываться под весом Эрагона, так что ему пришлось вести себя более осторожно и хва­таться только за основной стебель или самые крупные его ответвления.

Усталые руки уже почти отказывали, когда он наконец добрался до верхушки, которая была еще относительно це­лой и являла собой просторную квадратную площадку, на которой вполне можно было передохнуть, даже для обеих ног места хватало.

Чувствуя, что конечности у него дрожат от усталости, Эрагон сел, скрестил ноги и положил руки на колени ис­царапанными ладонями вверх, чтобы прохладный воздух немного остудил их.

Под ним раскинулся разрушенный город — настоящий лабиринт, где порой гулким эхом отдавались какие-то странные вопли, а в некоторых местах, особенно возле за­росших искусственных прудов, словно волшебные фона­рики, мерцали огоньки на мордах лягушек-быков.

«Лягушки-удильщики, — вдруг подумал он, вспомнив слова древнего языка. — Вот как их настоящее имя: лягуш­ки-удильщики». И понял, что прав, потому что это имя как-то сразу вошло в его душу, точно ключ в замок.

Затем он переместил свой взгляд на то скопление раз­ноцветных звезд, из-за которого, собственно, и полез на колонну. Затаив дыхание, он сосредоточился и замер, чтобы сияние звезд казалось ровным и непрерывным. От холода, голода и усталости голова работала как-то удиви­тельно ясно и четко; ему казалось, что он, отделившись от собственного тела, плывет над землей, чутко прислушива­ясь к настороженной тишине этого города и этого остро­ва, остро чувствуя каждый вздох ветерка, каждый звук и каждый запах.

Сидя на вершине колонны, Эрагон снова перебрал в уме множество разных имен, и, хотя ни одно из них полностью его не удовлетворяло, это отчего-то не особен­но его огорчило, ибо та ясность ума, которую он ощущал, была слишком глубока, а его душевное спокойствие не мог­ла, казалось, смутить ни одна неудача.

«Как же можно уместить все то, что ты собой представ­ляешь, в несколько слов?» — думал он. И продолжал раз­мышлять над этим, когда вдруг заметил некоторые пере­мены в звездном небе у себя над головой.

Три весьма уродливые тени мелькнули в вышине — точно клочки темного облака — и приземлились на крышу слева от Эрагона. Стали видны знакомые, похожие на фи­линов, силуэты. «Филины» встопорщили колючие перья и уставились на юношу сверкающими злобными глазища­ми, тихо переговариваясь о чем-то друг с другом. Затем два «филина» расправили крылья, казавшиеся во тьме как бы лишенными объема, однако же на краях снабженные острыми когтями, как у драконов. Пока эти двое потяги­вались и скребли когтями, третий «филин» не шевелился, прижимая лапами останки лягушки-быка.

Эрагон несколько минут наблюдал за грозными пти­цами, и они, судя по всему, тоже за ним наблюдали, потом они разом взлетели — причем совершенно бесшумно, как призраки, — и исчезли где-то на западной окраине города.

Ближе к рассвету, когда на востоке меж двух горных вершин загорелась утренняя звезда, Эрагон спросил себя: «Так чего же я, собственно, хочу?»

Странно, но до сих пор он себе этого вопроса не зада­вал. Да, он, как все вардены, хотел свергнуть власть Гальба­торикса. А потом? Если бы им действительно удалось побе­дить — что дальше? С тех пор как они с Бромом и Сапфирой покинули долину Паланкар, Эрагон всегда считал, что ког­да-нибудь они с Сапфирой туда вернутся и будут жить вбли­зи его любимых гор. Однако же, обдумывая подобную пер­спективу, он все чаще понимал, что она уже не кажется ему столь привлекательной, как в ранней юности.