Эрагон.Наследие
Шрифт:
Гладкая поверхность пола была покрыта паутиной мельчайших трещинок. Трещинки расходились в разные стороны, и от груды мусора, образовавшейся там, где обвалилась часть стены и потолка. В пролом уже пробрались длинные щупальца плюща, свисавшие с потолка, словно куски узловатых веревок. С них капала вода, собираясь на полу в мелкие, но довольно широкие лужи; звук падающих в лужи капель эхом разносился по всему зданию, напоминая неумолчный, хотя и не слишком ритмичный барабанный бой, и Эрагону порой казалось, что он просто сойдет с ума, если так и будет все это время' слушать этот бой.
Перед северной стеной полукругом были выложены камни, которые притащила Сапфира, пытаясь как-то защитить их стоянку. Ей в итоге удалось сложить стенку высотой более шести футов. Преодолев этот барьер, Эрагон спрыгнул на пол, снова приземлившись не слишком удачно, и выругался себе под нос.
Сапфира вылизывала переднюю лапу, но тут же перестала этим заниматься и посмотрела на него. Эрагон чувствовал, какой вопрос она хочет ему задать, и отрицательно помотал головой. Сапфира тут же вернулась к прежнему занятию, а он, сняв с себя плащ, подошел к костру — кострище они устроили у самой стены, — расстелил на полу возле него промокший плащ, стащил покрытые коркой грязи сапоги и тоже пристроил их поближе к огню.
«Похоже, дождь так и будет идти?» — спросила Сапфира.
«Возможно».
Эрагон, присел на корточки у огня, погрелся немного и перебрался на свой спальный мешок, удобно прислонившись к стене и наблюдая за тем, как ловко Сапфира работает своим алым языком, вылизывая мягкие кожистые складки у основания когтей. Ему вдруг пришла в голову одна мысль, и он пробормотал заклятие на древнем языке, но, к своему разочарованию, не ощутил от этих слов ни малейшего прилива энергии, да и Сапфира никак на это заклятие не отреагировала, в отличие, например, от Слоана, когда Эрагон произнес вслух его истинное имя.
Эрагон закрыл глаза и откинул голову назад.
Его приводило в отчаяние то, что он не в состоянии даже истинное имя Сапфиры разгадать. Он мог бы согласиться с тем, что толком не понимает самого себя, но Сапфиру-то он знал с того мгновения, как она проклюнулась из яйца, он делил с нею почти все ее мысли и воспоминания. Разве могли быть какие-то уголки в ее душе, где она хранила бы от него какую-то тайну? Как ему удалось разобраться в сути такого убийцы и предателя, как Слоан, если в своей собственной душе и в душе Сапфиры, связанной с ним и любовью, и магией, он разобраться не может? Неужели потому, что Сапфира — дракон, а он, Эрагон, — человек? А может, потому, что Слоан в целом куда примитивней Сапфиры?
Нет, этого ему никогда не понять!
Одно из упражнений, которые они с Сапфирой — по совету Глаэдра — выполняли, заключалось в следующем: они рассказывали друг другу о тех недостатках и промахах, которые успели заметить. Это упражнение здорово сбивало спесь. Глаэдр также делился с ними своими соображениями на этот счет, и, хотя старый дракон всегда был достаточно великодушен, Эрагона мучило чувство уязвленной гордости, когда Глаэдр перечислял его разнообразные промахи. И это тоже, как прекрасно понимал Эрагон, следовало принять во внимание, пытаясь отыскать свое истинное имя.
Для Сапфиры самым сложным оказалось смирить собственное тщеславие — эту свою черту она дольше всего отказывалась за собой признавать. А для Эрагона камнем преткновения оказалась его чрезмерная самоуверенность, в которой его не раз обвинял Глаэдр; среди его недостатков, впрочем, были и легкомысленное отношение к тем, кого он убивал на поле брани, и чрезмерная раздражительность, и эгоизм, и гневливость — словом, масса пороков, которым он, как и многие другие, был подвержен.
И все же, хотя они старались разобрать характеры друг друга по косточкам и так честно, как только могли, особых результатов это по-прежнему не давало.
«Сегодня и завтра — у нас осталось только два дня. — Мысль о том, что они вернутся к варденам с пустыми руками, была для Эрагона мучительной. — Как же нам тогда победить Гальбаторикса? Еще несколько дней, и наши жизни, вполне возможно, перестанут нам принадлежать. Мы станем его рабами, как Муртаг и Торн».
Он еле слышно выругался и невольно стукнул кулаком по полу.
«Спокойней, Эрагон», — услышал он голос Глаэдра и заметил, что старый дракон заслонил свои мысли от Сапфиры, чтобы она их не услышала.
«Как я могу быть спокоен?!» — прорычал в ответ Эрагон.
«Легко быть спокойным, когда не о чем тревожиться. Но истинное проявление самообладания — это умение оставаться спокойным в любой, даже самой мучительной, ситуации. Ты не можешь позволить гневу или отчаянию затуманить твой разум. Сейчас это совершенно недопустимо. Сейчас тебе особенно необходимо, чтобы голова твоя оставалась ясной».
«А ты всегда мог оставаться спокойным? В любых обстоятельствах?»
Старый дракон, похоже, усмехнулся:
«Нет. Я частенько рычал от бешенства, кусался, ломал деревья, рыл землю, а однажды снес вершину одной горы в Спайне. Многие драконы тогда выразили мне свое порицание. Но я прожил уже достаточно долго, так что у меня хватило времени понять, что вспыльчивость — плохой союзник. У тебя пока что нет за плечами такого жизненного опыта, но позволь мне поделиться с тобой своим. Отпусти все свои тревоги и сосредоточься только на одной насущной задаче. Пусть будущее будет таким, каким ему суждено быть; излишняя суета по этому поводу только способствует воплощению твоих страхов в жизнь. Во всяком случае, вероятность этого существенно возрастает».
«Я понимаю, — вздохнул Эрагон. — Но до чего же это нелегко!»
«Конечно, нелегко. Мало что из стоящих знаний дается легко». — И Глаэдр умолк, погрузившись в собственные мысли.
А Эрагон выудил из седельной сумки миску, перебрался через наваленные Сапфирой камни и босиком добрался до одной из луж, скопившихся под проломом. Снова начался моросящий дождь, и лужа успела существенно расшириться, а весь пол вокруг стал мокрым и скользким. Присев возле лужи на корточки, Эрагон принялся руками зачерпывать воду и выливать ее в миску.