Эрбат. Пленники дорог
Шрифт:
Кроме того, нам была понятна простая истина: чтоб выбраться отсюда, нам надо откинуть прочь все прошлые обиды и постараться понять друг друга. Не знаю, получалось это у нас, или нет, но ругались мы куда меньше, чем прежде.
Густой лес с высокими деревьями, где временами было сложно пройти, не повредив ноги, постепенно стал меняться. Бурелом то и дело перебивался невесть какими болотинами с густым кустарником, которые нам приходилось долго обходить. Вскоре мы заметили, что на нашем пути появляется все больше и больше сырых мест. Про полчища комаров и прочую летающую дрянь, в несметном количестве обитающую в этих сырых местах я уже не говорю — от них просто не было житья. Располагаясь на ночь мы вынуждены были, несмотря ни на что, раскладывать костер, причем жечь приходилось ветки и сырую древесину, чтоб дымом отгонять вездесущих комаров. Обычно костер тлел всю ночь, разгоняя не только до смерти надоевших комаров, но и то и дело попадающихся на нашем пути зверей.
Для меня было с самого начала нашего пути по лесу было весьма любопытно увидеть, как для появления огня Кисс пользуется странным стеклышком, выпуклым с обеих сторон. Я это стеклышко видела у него и раньше, когда обшаривала карманы в тщетной попытке отыскать в них хоть нечто из того, чем можно заплатить за переклад. Тогда оно, это стеклышко, не привлекло моего внимания. Так, обычная ненужная безделушка, которые многие таскают с собой по привычке, или непонятной забывчивости. У Кисса тогда тоже в карманах отыскалось немало непонятных и ненужных вещиц, не представляющих из себя, на мой взгляд, ни малейшей ценности. Как оказалось, я была неправа в отношении того, что многие мужчины таскают в карманах никому не нужный мусор. В солнечные вечера именно при помощи этого стеклышка Кисс зажигал огонь.
А когда небо было затянуто тучами, или солнце уже ушло с небосвода, то он умудрялся высекать огонь при помощи двух совсем небольших темных камешков, размерами не превышающих ногтя большого пальца. В моем родном поселке тоже пользуются камнями для высекания огня, да вот только по размеру они куда больше этих крохотулек, да и не сразу с них, бывает, сумеешь зажечь огонь. А тут поднесешь два камешка друг к другу, чиркнешь один о другой — и готово, вылетает огненная искра! Как позже рассказал мне Кисс, такими стеклышками и камнями пользуются жители дальних пустынь. Правда, если такие выпуклые стеклышки (их Кисс называл линзами) можно купить на многих южных базарах, то вот те небольшие камешки для высекания огня, что имеются у него — это, как оказалось, редкость, и стоят такие камушки весьма дорого. Но зато они безотказны в любое время года и в любую погоду.
Но гораздо хуже комаров было другое. Еще не пришло время грибов, да и ягод на нашем пути отчего-то попадалось совсем немного. Несколько раз мы набредали на земляничники, да еще кое-где на болотистых местах росла морошка. Ягоды — это, конечно, неплохо, хотя на их сбор мы и тратили немало времени, но желудок требовал чего-то посущественней. Если бы не Кисс, то кроме все тех же ягод, да еще кислицы, я б ничего не отыскала. Пару раз на болотинах он умудрялся добывать уток, выкапывал на сырых болотах длинные корни ползучих растений, в лесу умудрился добыть глухаря… Еще несколько раз, когда мы останавливались на ночевку, он уходил, а когда возвращался, то приносил с собой непонятное, хотя в готовом виде довольно вкусное мясо. На мой вопрос — что же это такое? он лишь насмешливо посоветовал мне не интересоваться этим вопросом, а не то, мол, есть не буду. Я благоразумно умолкла, и в дальнейшем снова спрашивать что же такое мы все же едим, не решалась…
Что еще явилось для меня весьма неожиданным, так это то, что Кисс сам, лично, готовил все добытое им на костре, не допуская меня до этого, казалось бы, женского, дела. Отдыхай — отрезал он тоном, не терпящим возражений. Я, дескать, к дорогам и долгой ходьбе человек привычный, а ты нет. Вот и береги силы, восстанавливай их после болезни… Вначале я терялась — как же так? а потом привыкла, тем более, что Кисс управлялся с приготовлением еды не хуже любого повара. И готовил хорошо, хотя каждый раз и подтрунивал беззлобно над собой — за вкус, мол, не ручаюсь, но горячо сделаю… Причем он успевал все: и управиться у костра, и отыскать воду, и нарубить лапника на ночь.
В определенном смысле он, конечно, был прав: я просто валилась с ног от усталости, особенно в первые дни. Засыпала сразу же, стоило мне только прилечь, причем это случалось даже днем, на коротких привалах, когда мы останавливались передохнуть. В таких случаях Киссу приходилось долго расталкивать меня, чтоб идти дальше. На ночевках я уже без разговоров придвигалась поближе к своему спутнику, укладывала голову ему на плечо и моментально засыпала. Через несколько дней я втянулась в нелегкую дорогу по лесу, и перестала так уставать. Стало находиться время и появляться силы для разговоров. Поздними вечерами, сидя у дымного костра, Кисс рассказывал о тех дальних, неведомых мне странах, куда его заносила жизнь, о людях, с которыми его сводила судьба. Рассказчиком он оказался замечательным, причем слушая его веселые, немного ехидные (как же без того!) повествования, я впервые за многие дни смеялась от души. А ночами я привыкла спать, прижавшись к нему. Так было теплее да и спокойнее…
Правда, ни о себе, ни о каких подробностях из своей прошлой жизни в этих повествованиях он не касался. Когда я все же спросила его, откуда он родом, Кисс сделал вид, что ничего не слышал. Больше я его про то не спрашивала, да и он не очень интересовался моей жизнью. Этот вопрос — наше прошлое, мы оба старательно обходили, и вообще старались не вспоминать ничего из того, что с нами было до того момента, пока мы не ступили на палубу маленького корабля в Стольграде… Не скажу, что с тех пор мы с ним стали друзьями, но и прежней неприязни у нас уже не было.
За эти дни Кисс зарос светлой бородой, и получилось так, что его неприятные усы, которые мне настолько не нравились, незаметно растворились среди густой растительности. Удивительно, но когда узкая нитка усов перестала выделяться на его лице, мой спутник стал выглядеть куда более привлекательно, и больше не вызывал у меня такой откровенной неприязни. Не знаю, зачем он вообще себе отпустил эту дурацкую растительность на своем лице? Я на одном из привалов не выдержала, и спросила его об этом. Как и следовало ожидать, в ответ на мои слова из Кисса полезли насмешки:
— Лиа, ну наконец-то ты призналась в том, что именно в моей прекрасной внешности растопило твое суровое сердце!
— Я просто хотела сказать тебе, что без своих нелепых усов ты смотришься куда более симпатичным — пожала я плечами. — И даже красивым. И зачем только ты их отрастил, эти неприятные полоски? Они же тебе совершенно не идут, и более того — очень портят твое лицо. Думаю, ты и сам это знаешь.
— Приятно слышать, что ты все же заметила мою красоту, пусть даже и с заметным опозданием! А не то я уже начал опасаться, что у тебя катастрофически портится вкус.
— Кисс, хватит молоть вздор! Я так и знала, что ты невесть каким образом передернешь мои слова! Да ты и сам не можешь не знать того, что эти так называемые усы очень меняют твое лицо, причем худшую сторону. Без них у тебя совсем иная внешность, куда более мягкая и добрая… И, как выясняется, без этих… усов у тебя куда более привлекательное лицо…
— А вот мне куда больше нравится моя внешность с так нелюбимыми тебе усами!
— Мне же кажется, что ты их отпустил специально, только чтоб изменить свое лицо, причем сделать его как можно более невзрачным и неприятным. Или же ты умышленно меняешь свою внешность, чтоб она стала абсолютно несхожей с кем-то… Узкая полоска усов подходила для этого как нельзя лучше. Что, старые грешки покоя не дают? Иного объяснения тому, что красивый мужчина по непонятной причине портит свое лицо невесть какой растительностью, я не вижу.