Еретик Жоффруа Валле
Шрифт:
Единственное, чему племянник каноника не научился, — это тактике ведения боя. С первого же выпада, без всякой разведки он бросился в сокрушительную атаку, впустую расходуя уйму сил. О том, что жара не самое лучшее время для подобной поспешности, соперник, казалось, не думал. Впрочем, Базилю жара тоже не помогала, активно напоминая, что перед такой серьезной работой очень не вредно съесть хотя бы ломоть хлеба.
— К чему столько лишних движений? — сказал Базиль сопернику, будто вышел с ним не на бой, а давал очередной урок одному из своих учеников. — Вы хотите ошеломить меня,
Неуловимое движение шпаги, и пуговица с пурпуэна противника оказалась срезанной под самый корешок. Мало того, она еще каким-то образом очутилась в правой руке Базиля. Так обычно Базиль убеждал противников в своем явном превосходстве над ними.
— Видите ее? — сказал Базиль, поднимая пуговицу за нитку и потряхивая ею, как колокольчиком. — Вы понимаете меня? Таким же манером я могу отрезать вам нос. И все это, заметьте, левой рукой. Но могу, если желаете, и правой.
— Проклятый гугенот, — задыхался от гнева противник. — Я все равно убью тебя. Я дотянусь до тебя хоть с того света. Я никогда и ничего не жаждал с такой страстью, как твоей смерти. И ты все равно сейчас умрешь, поганая гугенотская свинья.
— Да нет же, — убеждал его Базиль, — вы заблуждаетесь относительно моей скорой смерти. Вы не можете дотянуться до меня на этом свете, а уже угрожаете оттуда. Вы не боитесь сверзиться с небес, когда из рая потянетесь ко мне со своей шпагой?
— Не кощунствуй, еретик! — хрипел соперник.
Ярость затмила ему глаза и заглушила все остальные чувства.
— Может, хоть вид крови немного протрезвит вас, — сказал Базиль. — Где прикажете вас чуточку продырявить? Чтобы не осталось особых повреждений. Хотите дырочку в мочке левого уха? Оп-ля!
Базиль не изменил позы. Он продолжал все так же спокойно отбивать атаки уставшего противника. А на мочке левого уха племянника каноника словно сама собой возникла капелька крови. Укол, однако, оказался столь деликатным, что противник не ощутил его.
— Да у вас сейчас, наверное, отруби оба уха и нос, вы ничего не почувствуете, — огорчился Базиль, — неужели придется идти на крайнюю меру? Знаете, давайте лучше сделаем небольшой перерыв. Я, право, устал, сударь. И очень хочу есть. Я сейчас свалюсь от голода. Вы это понимаете?
Базиль действительно неимоверно устал. Жара и голод окончательно доконали его. Но противник с каждой минутой все больше входил в раж.
— По-моему, вы глупее даже моего слуги, — сказал Базиль. — У меня осталось последнее средство, способное урезонить вас. Простите, но вам придется месяцок поносить правую руку на перевязи. Кость я не трону, только мышцу. Оп-ля!
Нога Базиля сделала шаг вперед и согнулась в колене. Одновременно с ногой устремилась вперед и рука со шпагой. Но видно, натощак да еще в такую жару лучше сидеть где-нибудь в погребке за бутылкой холодного бургундского, чем плясать под палящим солнцем на Пре-о-Клер. Жало шпаги, вспоров пурпуэн противника, скользнуло ему под мышку и глубоко вошло меж ребер.
—
Не в силах даже вытереть шпагу, почти теряя сознание, Базиль дотащился до стены ближайшего дома, где была тень, и опустился на траву.
Очнулся он от грубого толчка. Над ним стояли четыре бодрых солдата с мушкетами.
Наверное, ангелы еще не дотащили душу племянника каноника до ворот рая, а четыре бородача уже доставили Базиля в тюрьму Шатле. Где ему и предъявили обвинение в убийстве с целью ограбления.
— Смирись, Базиль, — молила его сестра. — И ты спасешься.
Базиль вовсе не жаждал подобного спасения. В отношении спасения ему была более близка философия Раймона Ариньи.
Раймон появился в тюрьме на другой день после Франсуазы и заявил, что дела Базиля идут на лад.
— Еще немного, и ты будешь на свободе, — заверил он.
Если сестра Франсуаза брала своей святостью, благодаря которой могла пройти куда угодно, то ростовщик Раймон Ариньи пробивал себе дорогу деньгами. Он считал, что деньги безотказно открывают любые двери, сердца и уста.
Небольшого роста, хромой, с лицом, туго обтянутым кожей, отчего оно казалось голым и неподвижным, Раймон меж тем обладал замечательным талантом: он всегда точно знал, кому, когда и сколько нужно дать денег, чтобы взамен получить денег или услуг больше, чем дал.
— Кожаному мешочку с камешком, — сказал Раймон, — сейчас и впрямь лучше полежать у меня. Ты прав. Но это вовсе не значит, что я принял какие-то твои условия. И никаких долгов. Глупость и еще раз глупость. Мы с тобой друзья. А дружба — единственное, где нет места деньгам.
Всем в тюрьме, кому он счел нужным, Раймон уже заплатил. В суде — тоже.
— Однако противник, — пояснил он, — я думаю, затрат не пожалеет. Племянник каноника на самом деле, кажется, его родной сын. И единственный. Можешь себе представить, сколько там сунуто и в суд, и свидетелям. Но ведь и мы на кое-что годны.. Денежки умеют обвинять, но они же не менее прекрасно и оправдывают.
Дав Базилю достаточную сумму на расходы, Раймон тихо запел:
Отвага, вера, дружба и честь Помогают нам жить на свете, И повсюду безжалостно бить врагов! О, чтоб они все подохли!И Базиль — не без унылой нотки — поддержал друга:
Тру-лю, лю-лю! Огей-огей! Мешок чертей мамаши Биней В аду сгодится мне верней! О, чтоб они все подохли!— Никаких мрачных мыслей! — бодро сказал Раймон. — Глупость и еще раз глупость. Ты останешься жив, невредим и вновь обретешь свободу. В этом ручаюсь тебе я, Раймон Ариньи, который если дает слово, то непременно его выполняет.
А вечером безгласный тюремный страж молча протянул Базилю записку.