Еретик
Шрифт:
— Ну почему я не могу договориться с людьми Абу Касима так же просто, как с этими?..
— Пока ты и с этими не договорился, — рассмеялся Симон.
— Договорюсь, — отмахнулся император и сладко потянулся, — сейчас притащат девчонку, я торжественно возьму ее в жены, и все будут довольны.
Симон кивнул. Тонкость была в том, что варвары, все, как один, передавали власть по материнской линии, а потому вручали своих принцесс Ираклию с торопливым восторгом — лишь бы империя не передумала. Затем они получали землю, затем их крестили, затем объясняли, что даже их, родственников
Не все переживали подобное потрясение спокойно, и одного из таких сыновей Ираклия — Аталариха даже пришлось казнить за наивную попытку госпереворота. Но в целом система работала превосходно, а для молодежи, уже воспитанной, как крестьяне, и вовсе было проще смириться, чем уйти обратно в Сахару. Да, и некуда им было уходить: дождей, а значит, и еды, год от года становилось все меньше.
— Пора, император, — подал знак один из толмачей.
Ираклий поправил одежду, приосанился и решительным, пружинистым шагом направился навстречу вождям. Симон прислушался. Переговорщики использовали одно из нумидийских наречий, но это не был язык прибывших варваров. Они вообще были какие-то странные: в коротких отлично выделанных кожаных куртках с искусным плетением и золотыми бляшками на груди, по две косы у мужчин и по одной — у женщин, лица, в общем, почти белые…
«Нет, это не нумидийцы…»
Симон поднял глаза вверх. Небо уже светлело, и, странное дело, он всей кожей чувствовал приближение какой-то опасности.
«Кифа?»
Этот довольно сильный духом кастрат мог представлять угрозу, но Симон чувствовал: дело не в Кифе.
«Ираклий?»
Да, Ираклий и Патриарх Пирр не так просто послали за ним этих бугаев, однако Симон чуял: дело не в них. Нависшая над ним угроза ощущалась, как нечто куда более масштабное.
«Неужели все-таки это — солдат? — он покачал головой. — Ну, я дурак!»
В последний раз Симон так вляпался, когда подсказал Мухаммаду, в чем секрет быстрого расширения Византийской империи.
— Византийцы не убивают девочек, рожденных от захваченных женщин противника.
— Как не убивают? — не поверил пророк. — В девочках вся сила вражеского рода! Это тебе любой скажет!
— Хуже того, — подкинул дровишек в огонь Симон, — они даже не кастрируют пленных мальчиков.
— Не может быть! — отрезал Мухаммад. — Как добиться от мужчины покорности, если не изъять у него ядра?! Он же рано или поздно восстанет!
Симон окинул пророка внимательным взглядом; он уже видел, что словом его не убедить.
— А ты спроси у архангела Джабраила, когда он в следующий раз к тебе придет, — нехотя и даже лениво предложил он.
Мухаммад яростно фыркнул и ушел к своему костру, но когда он в очередной раз вернулся «оттуда», все изменилось — мгновенно.
— И девочек, и мальчиков от женщин врага принимать в род, как своих детей [26] , — жестко распорядился он.
26
Запрещение
— Но Мухаммад… — опешили вожди.
Симон видел это со стороны. Пророк покачнулся, глянул в небо, и уже через несколько мгновений все, кто стоял рядом, раскрыли рты, да так и замерли. Не слушать то, что исходило через него, было попросту невозможно! И, в конце концов, Мухаммад изменил все. Он умел добиваться своего.
Вот только Симону эта его откровенность вышла боком. Две недели подряд он чуял на себе пристальный взгляд небес — та еще пытка — и понял, что за такие советы надо брать деньги, иначе от «Того, Который» не спрятаться.
— Симон!
Симон вздрогнул. Ираклий смотрел прямо на него.
— Подойди-ка сюда!
Симон прищурился, двинулся к Ираклию, и уже шагов за двадцать понял, в чем дело. Рядом с вождем стоял колдун — в женском балахоне и с толстой, по-женски заплетенной косой.
— Да, Ираклий, — встал рядом с императором, прямо напротив колдуна Симон.
— Вожди не верят, что наш бог самый сильный, — бросил через плечо Ираклий. — Сделай что-нибудь.
— Спроси колдуна, — повернулся Симон к толмачу, — где он хочет, чтобы я это доказал?
Толмач Ираклия перевел сказанное толмачу варваров, тот, явно через слово понимая это нумидийское наречие, пересказал то, что смог разобрать, колдуну. И колдун враждебно мотнул головой в сторону крытого шкурами шатра.
Симон широко улыбнулся и двинулся вслед за ним. У варваров было немало красивых трюков, однако ничего по-настоящему свежего он уже не встречал года три-четыре. Колдун нырнул за полог, а едва Симон, пригнувшись, нырнул следом, тот обернулся. И, конечно же, это был оборотень — с клыками, когтями и длинной, седой, воняющей псиной шерстью.
— Отлично! — искренне похвалил Симон. — Ты настоящий мастер. Особенно хорош запах.
Оборотень удивился, однако интонацию понял и расплылся в самодовольной улыбке, тут же растеряв и клыки, и когти и даже вонь.
Разумеется, все это было ненамного сложнее, чем, сунув лавочнику одну монету, убедить его, что он получил две. Одна беда: бедняги искренне верили, что и впрямь в кого-то там превращаются. Иногда это усложняло переговоры.
— Теперь моя очередь.
Варвар поднял брови, затем прищурился и вдруг побледнел, осел на землю и, обхватив колени Симона руками, зарыдал. В голос.
— Ну, вот, теперь и ты знаешь, каким должен выглядеть всепрощающий Отец, — печально проговорил Симон, — а у Патриарха Пирра отныне одним рабом больше…
Именно поэтому он и брал деньги за работу — всегда.
Конечно же, Бог видел все. Но за какую бы цепочку — зла или добра — ни потянуть, Симон всегда терялся где-то в середине — меж Мухаммадом и его вождями, меж Пирром и этим колдуном, меж Ираклием и Кифой. Немедля передавая импульс поступка следующему звену, он тут же ускользал от пристального взгляда Небес и становился так же неотличим от серой человеческой массы, как замерший на ветке хамелеон — от листвы.