Еретик
Шрифт:
Понятно, что варвары в первую очередь осознавали именно этот принцип власти, и в каждом племени было по две-три семьи, которые были старше своего окружения на пять-шесть поколений. Примитивная варварская «знать»…
— Император… подарок невесте, — шепнули сбоку.
Ираклий кивнул, взял протянутое ожерелье — золотое, в виде сцепленных лепестками цветов с крупными ониксами посредине и медленно, торжественно подошел к невесте.
— Помни, что я добрый и щедрый, — по возможности просто изложил он суть брачного договора, — будь мне хорошей женой, а своим людям заботливой матерью.
Варвары, выслушав перевод, восхищенно
Он мог уничтожить карликовый отряд Амра уже раз двадцать. Однако все это время люди курейшитов шли по земле принцессы Марии, то есть, своей родственницы, либо по землям тех, кто был прямо связан с ней договорными узами. Формально они имели право там находиться, и начать войну раньше, чем они покинут свои союзные земли, означало выглядеть в глазах остальных народов нарушителем законов, а то и убийцей чужих гостей — тут уж как подать…
Рядом что-то спросили, и Ираклий вздрогнул и вернулся в реальность.
— Ваша супруга спрашивает, ты действительно такой умный, как говорят люди? — перевел толмач.
Ираклий повернулся к юной супруге. Эта упрямо сдвинувшая густые брови, едва ставшая его женой девочка уже пыталась оставить последнее слово за собой.
— Я еще умнее, чем говорят люди. Уж, поверь.
Если честно, иногда он завидовал простоте и цельности таких людей, как Фока. Тиран запросто нарушал слово и сдирал кожу с бывших союзников, нимало не заботясь о том, как все это будут разгребать его преемники — лет через двадцать. Ираклий так не мог — просто потому, что понимал, чем это обернется. Раньше или позже.
На тот момент отдать Абу Касиму принцессу Марию в жены было единственно верным решением. Пришедший путем переворота Ираклий нигде не был принят, как законный император, и чтобы убедить соседей в том, что от него не исходит угрозы, приходилось уступать многое. Теперь это оборачивалось неудобствами, и он просто обязан был дождаться момента, когда аравитяне пересекут хотя бы одну обозначенную Ираклиевыми столбами границу. Только это создавало повод для ответного удара по морским крепостям агрессора и ввода войск на прилегающие к Проливу территории.
Ему протянули тесаную из дерева чарку с молоком и кровью, Ираклий принял, сдвинул чарку с женой — так, чтобы смесь обоюдно переплеснулась, и вдруг подумал о Елене.
«А может, попробовать?»
Патриарх Пирр принял бы такой политический брак столь же молча, как сейчас принимает он бесчисленные браки Ираклия с варварскими принцессами. Так что, вздумай Ираклий использовать это оружие, можно было бы уже не считаться ни с Марией, ни с Сафией, ни с родственниками собственной жены Мартины. Он вообще мог бы ни с кем не считаться. Однако кто как не Ираклий понимал, насколько опасно вытаскивать оружие первым.
Витающая в воздухе угроза ощущалась все сильнее, и когда солнце встало, а молодые сели за свадебное пиршество, Симон уже вконец извелся. Он все никак не мог отделаться от мыслей о какой-то игре — там, в канцелярии, у Ираклия и Пирра. Симон помнил: они не ждали, что приведут именно его. Просто им нужен был некий монах, принявший исповедь у рассеченного солдата.
«А потом Ираклий сделал все, чтобы я не остался в Кархедоне. Зачем?»
Симон
«Неужели это был знак?»
Симон не видел Елены уже двадцать восемь лет. Нет, он не надеялся найти Ее, просто потому, что знал: надежда — худшая неволя для духа. Однако все двадцать восемь лет он размеренно ходил по одному и тому же маршруту «Кархедон-Пентаполис-Египет», оплачивал работу агентуры, кропотливо собирал слухи и байки и внимательно отслеживал знамения.
«А если это и было знамение? Или даже еще хуже — указание?»
Имя на желтой папирусной четвертушке было то самое, хотя понятно, что это была совсем не та Елена. Будь это Она, и знай об этом император, Симон был бы уже убит.
«И все-таки Ираклий выглядел странно… — вернулся мыслями на сутки назад Симон, — да и вывезли меня сюда по слишком уж пустяшному поводу…»
И когда все это собралось вместе, он принял решение, незаметно выбрался за пределы становища и двинулся назад, в Кархедон. Нет, Симон даже не смел надеяться; он просто собирался проверить все до конца.
Менее всего Кифа любил мирское и суетное. Именно поэтому он изучил Писания лучше, чем кто-либо вокруг. По той же причине он довольно рано стал думать своей головой, а двадцать восемь лет назад вдруг осознал, что превзошел глубиной мысли даже своего учителя. Пожалуй, Кифа не прорвался на самый верх иерархии Церкви лишь потому, что не был зачат в монастыре; он, увы, был самым обычным кастратом, негодной к пению в хоре выбраковкой.
Можно было сказать, что ему еще повезло. Да, после кастрации мальчиков сажали в теплый навоз, но, несмотря на эту целительную меру, выживали от силы двое из десяти. Кифа выжил.
Понятно, что не все выжившие имели достаточно голоса и слуха, чтобы попасть в церковный хор; восьмерых из десяти ждали гаремы и элитные бордели. Кифа и слух, и голос имел.
Ясно, что и это не все: чтобы стать настоящим церковным певцом, только слуха и голоса не достаточно. Нужны амбиции, характер и сильное дыхание. У Кифы были и амбиции, и характер. Лишь поэтому, когда стало ясно, что грудь у него слабая, и настоящим певцом ему не стать, он не только остался в Церкви Митры [29] , но еще и выучился грамоте.
29
Церковь Митры — структура, позже целиком замененная Церковью Христовой и до деталей ей идентичная.
А потом наступил день, когда Кифа понял, что так и будет на посылках всю жизнь, — если чего-либо не изменит. В тот же день он из Церкви и ушел. Да, было голодно. Да, бывало совсем плохо. Но затем он встретил учителя и понял главное: хочешь чего-нибудь добиться, стань первым. Так уж устроена жизнь: наездник-чемпион обгоняет своих соперников на какие-то почти неуловимые для глаза мгновения, но именно ему, самому первому достаются и почести, и призы, и внимание женщин. Церкви были устроены точно так же. Стать первым в маленькой группке учителя было сложно, и Кифа, уже состоявшимся, зрелым человеком пришел в Церковь Христову, — чтобы начать все с нуля.