Еретик
Шрифт:
– Ты лишил жизни того, кто высоко ее ценил, - произнес Еретик.
– У него осталась семья, ему было больно умирать.
– Всем больно умирать.
– Для тебя боль ограничена лишь физическими страданиями. А те, чья жизнь полна, кто живет не ради себя одного, кто верит в будущее и создает память для потомков - их боль куда страшнее.
Всадник окатил пленника ледяным взором.
– Значит, тебе на плахе слишком больно не будет. Верить тебе не во что.
– Ты не знаешь, как живу я, - сказал Еретик.
Ты забыл своё...
Он
– Зато я помню, как подыхала твоя семья под моим клинком, - оскалился Воин.
"Колдун проклятый! Что б тебе пусто было!"
Бледное лицо еретика пряталось под тенью капюшона.
– Меч убивает плоть. Но ничто не в силах разрушить Круг Бытия. Помнящий зрит силу предков.
– Я с удовольствием посмотрю на твоих предков, когда тебе всенародно отсекут башку.
– Ты тешишь свою маску, Воин. И не желаешь помнить своё.
– Еще одно нравоучение, и, клянусь, ты об этом пожалеешь!
Еретик не ответил. Но под капюшоном мелькнула невнятная улыбка.
Несмотря на неприятный инцидент, польза от посещения деревни все-таки была. Воин пополнил запасы провизии и вина до того, как трактирные завсегдатаи полезли в драку.
Конь фыркал и жевал удила. Молодой, привыкший к доброй рыси, он ускорял шаг, но всадник немедленно натягивал узду. Воин не торопился. Селение осталось далеко позади, близился вечер, и редкий приветливый лес по левую сторону от дороги манил завернуть на ночлег. Фляга с вином опустела больше чем на половину, и он уже присматривался к тропинкам, ведущим под сосновые кроны. Но то ли вино развязало язык, то ли умиротворяющее лиловое небо и рыжий закат над дорогой побуждали к философским измышлениям, так или иначе он заговорил.
– Эй, Еретик, во-он навстречу нам ковыляет нищий. Как, по-твоему, он ценит свою жизнь?
– Он презирает жизнь, ибо кроме лишений не видит в ней ничего. Он одинок и пуст.
Воин ожидал продолжения - "как ты", но юноша молчал.
"Боится получить оплеуху", - он с усмешкой глянул на пленника.
За спиной Еретика колыхнулась невесть откуда взявшаяся тень.
Оглянись...
Воин удивленно посмотрел на неопорожненную флягу.
Путаные мысли звенели в голове, и им подпевало вездесущее комарье. Пора было сворачивать в лес, но огненный полукруг уходящего солнца, как одинокий костер в глуши, взывал следовать за собой.
Впереди в желто-малиновых разводах заклубилась пыль. Скоро показалась карета, и четверка взмыленных лошадей прокатила ее мимо уставших путников.
– А как насчет этого?
– оживился Воин.
– Бьюсь об заклад, там внутри сидит птица высокого полета!
Еретик не оглянулся.
– У него есть все, что он желает или может пожелать.
– Значит, он высоко ценит жизнь?
– Воин глотнул из фляги.
– Ему опротивела жизнь так же, как обжоре рано или поздно становится противна еда.
– Ловко у тебя получается. Куда ни глянешь, всюду мерзость и мрак!
– Смотришь ты, а не я.
Воин поперхнулся. Ответные слова застряли в горле. Откашлявшись, он махнул рукой.
– Сворачиваем! К черту тебя с твоими рассуждениями, - и свистнул бежавшему впереди псу.
Когда дорога осталась позади, Еретик неожиданно натянул ремень.
– Постой.
Всадник осадил коня.
– Видишь человека?
– юноша показал в сторону. Через поле шел пилигрим в рваных обносках с сучковатым посохом в руке.
– Еще один нищий, презирающий жизнь?
– хмыкнул Воин и тут услышал отголосок песни.
Молодой путник пел о звездном небе, о засыпающей земле и о грядущем восходе солнца.
– Он беден, верно, - произнес Еретик, когда песня удалилась и канула в пространство.
– Но его жизнь богата и ярка. Он несет людям свои баллады, жаждет вселить в сердца надежду, в умы - веру, в душу - любовь.
– Но он одинок!
– нашелся Воин.
– Отнюдь. С ним - сама природа, и люди, способные услышать его голос. А когда его собственная жизнь подойдет к концу, она воссоединится с силой предков, и даст начало новой жизни. Таков Круг Бытия.
– После смерти он, возможно, попадет в рай. Или в ад, если успеет что-нибудь натворить.
– Так говорит твоя церковь. А тех, кто знает истину, объявляют еретиками. И уничтожают, дабы сохранить нерушимость своих канонов.
Воин поискал глазами пилигрима, но ночь оплела поле непроглядной темнотой.
– Ладно. Пусть так, еретик. Тогда скажи, чем так опасен этот твой Круг Бытия, о которым не желают слышать церковники?
– Помнящий силен памятью предков. Более объяснить я тебе не могу. Если ты найдешь в себе силы оглянуться, ты увидишь всё сам.
Ворчание пса Воин поначалу просто не замечал. Тяжелый сон, окутанный пьяным туманом, тянулся медленно и невнятно. И все же тревога разбередила притупленное чутье. Он проснулся и первым делом нащупал эфес меча. Высвободил руку из-под плаща и, стараясь не шевелиться, осторожно осмотрелся. Пес сидел поодаль, навострив уши. Обросшие жесткой шерстью черные губы оттопырились, обнажив желтые клыки.
– Спокойно, старик.
В зарослях можжевельника, окружающих поляну двигались темные силуэты.
Вдруг из кустов с кровожадным свистом вылетел топор. Метнувший целился в собаку. Пес отскочил.
– Взять его!
– выкрикнул Воин.
– Парень, берегись!
В следующую секунду он потерял из вида и пса, и Еретика. Меч виртуозно отражал удары дубинок и ножей, но тщетно искал в чавкающей кровью свалке благородного собрата. Недооценивать противников, впрочем, не приходилось. Едва увернувшись от взвившейся над головой косы, Воин споткнулся, увидал занесенный цеп, метнулся в сторону и выронил оружие, когда кованые кольца обрушились на правое предплечье. Над головой пронеслась серая мохнатая тень. Рык, вопль и визг слились в отвратительную гамму. Левая ладонь нашла знакомую рукоять, и взлет клинка завершился предсмертным хрипом.