Ермак
Шрифт:
Возвращение
Тобольск ставили скоро и сноровисто. Выведенные из Москвы плотники ловко тюкали топорами, и стены поднимались чуть не по аршину каждый день. Казаки работали исступленно.
— Яко безумцы! — удивлялся Чулков.
Называли они себя «старой сотней» и держались друг за друга, будто братья родные.
Неутомимые и выносливые, они рыскали по окрестностям, знали всю округу как свою ладонь. Половина из них уже поженилась на местных девках
Совершенно разные по возрасту, внешне и по характерам, они были будто сжигаемы каким-то общим огнем, который давал им силы. Стоило обиняком произнести два имени: Карача или Кучум-хан, как они готовы были идти за сотни верст — в пургу, в стужу, не есть, не пить, только бы сойтись с этими двумя лицом к лицу.
Сибирь они называли своим уделом, данным им Господом за Ермака. Чулков не мог, да и не хотел понимать, что они имели в виду. Его вполне устраивало, что служат казаки, что называется, не за страх, а за совесть, хотя иногда его настораживала какая-то обособленная жизнь станичников, не больно подчинявшихся царскому воеводе.
Окончив строительство Тобольского острога, Чулков отправился поближе к столице Кучумовой — Каш-лыку, где засел ныне Сеид-хан. Его поразило, как бывшие при нем казаки знают здесь каждый холм, каждый кустик. Они ехали молча и так же молча, сняв шапки, смотрели на стены возвышавшейся крепости. Только одну фразу расслышал Чулков.
— Узнаешь место? — сказал Черкас. — Тута как раз Карача стоял...
Атаман Мещеряк не ответил, пристально глядя на Кашлык. И вид у него был как у волка, готового броситься на добычу. Потому к самим стенам Чулков их не послал. Отправленные туда стрельцы сказали, что Сеид-хан хочет вести переговоры и вообще познакомиться с соседями.
— Зовите, зовите! — заторопился Чулков. — Мы гостям завсегда рады. Пущай приезжает! Встретим по достоинству его.
Бывший ряжский голова решил блеснуть своим знанием дипломатического этикета. С утра мотались, как угорелые, стрельцы, тащили в атаманскую избу лавки, заново выстругали стол. Пекли, жарили гусей-лебедей, доставали заветные бочки ради угощения знатных гостей.
— Я бы их попотчевал! — скрипнув зубами, не сдержался Мещеряк.
— И думать не моги! — взвился Чулков. — Вы уж тут потрудились...
— Что? — сказал сумрачный Черкас. — Али вам труды наши не в пользу? Не мы ли, казачьими головами, Сибирь-страну взяли?
— Взять-то взяли! — съехидничал Чулков. — Да не больно удержали. Тут умом надо, а не кулаками...
— А где ж ты такой умный был, когда мы здесь с голоду пухли? — вскидывая голову и белея, сказал Мещеряк.
— Ребятушки... Ребятушки... — миролюбиво успокаивал их Чулков. — Дайте срок, со всеми сочтемся... дайте срок. А пока что мы люди государевы, а Государем велено миром дело кончать...
—
— И ты, воевода, об том помни! Помни, воевода! — выталкиваемый в двери избы, кричал Мещеряк.
Гостей ждали к обеду. Полста казаков да тридцать стрельцов выстроились у ворот и на стенах. Звонарь ударил в колокол, когда от леса показались всадники.
— Едут! — удовлетворенно сказал Чулков. — Ну, здесь-то мы с ними уговор учиним. — Он сбежал с острожной башни, сбросил на руки слуге шубу и собрался выйти навстречу подъезжающим, как услышал истошный голос Мещеряка:
— Затворяй ворота! В мать и в душу! Фитили к пищалям! Стрелкам на стену!
— Ты это что! Ты что, ополоумел? — закричал Чулков, кидаясь по лестнице обратно наверх.
— Поглянь, как оно? — сказал Черкас.
От леса шла лавина конных и пеших татар. Чулков обомлел.
— Двести — один, два, три... двадцать, — вслух считал стрелец. — Триста.
— Вон твой Сеид-хан, — сказал Мещеряк Чулкову.
— Такого уговору не было! Не было, с воями идти! — лепетал воевода.
А снизу уже стучали в ворота:
— Отворяй! Принимай гостей!
— Пять сотен воев, — сказал стрелец. — Да еще мурз с ханом с полста.
— По осьми татар на брата... Эх, погуляем! — весело скалясь, подсчитал одноглазый казачок, вытаскивая саблю. — Эх, весело!
— Тут от нас одни головешки останутся! — сказал Чулков. — Боже мой, сколько ж их...
— Не боись, боярин, — веселились казаки, сбрасывая парадные чекмени и обряжаясь в толстые тегилеи... — И тебе татарин достанется!
Чулков, собрав всю свою волю и унимая дрожь в руках, цыкнул на них. И, свесившись через бревна верхнего ряда, прокричал:
— Сеид-хан...
— Здесь я! — ответил хан, выезжая на кровном аргамаке, без страха, прямо под стену.
— Мы так не договаривались. Сам посуди! Нам такую ораву не принять! Они и в остроге не уместятся. Давай уговоримся: ты с мурзами заходи, а вой пущай за острогом стоят.
— Нет! Пусть вой меня сопровождают.
— Никак невозможно! — кричал Чулков.
Пошел торг.
Вот тут Чулков явил себя во всей красе. Обретая все большую уверенность, он словно бы не слышал ни насмешек, ни издевательств слуг Сеид-хана, упорно выторговывая свое.
— Наверное, у тебя, воевода, нет припасов, чтобы угостить моих воинов! — смеялся Сеид-хан. — Не стесняйся, скажи — мы принесем свои! Твоих людей покормим. Они, наверное, отощали... Они у тебя с голоду не умирают, как те, что зарыты в Кашлыке? Скажи прямо — будем дружбу водить, я тебе помогу. У меня большие стада.
— Помилуй, Сеид-хан, — отвечал Чулков. — Крепость наша маленькая, где твоим людям разместиться, да еще с конями. Пущай шатры ставят, мы их угостим знатно.
— Еще как угостим! — прошептал одноглазый ка