Ермак

Федоров Евгений

— Ихх, хлеще бей, провора! Ишь, загудел!..

Лед звенел под быстро вращающимся кубарем. Казаки неутомимо бегали по реке. Тот, чей кубарь валился набок, под улюлюканье и гогот ватаги выходил из игры.

Ермак не утерпел и бросился в круг. Он перехватил у побежденного бич, подкинул кубарь: едва тот коснулся льда, оглушительно щелкнул ремнем и стал азартно его стегать. Кубарь с визгом завертелся, стремительно наскакивал на соседние кубари, сбивал их и, весело повизгивая, бегал по льду.

Громоздкий и тяжелый

с виду, атаман вдруг оказался легким и проворным в игре. Он прыгал и вертелся бесом, весь устремлялся вперед, и от посылаемой его бичом страшной силы кубарь выл и шел напролом.

— Ай, да батька! Сам кубарь ладный! — любовались атаманом казаки.

Лицо у Ермака горело, ослепительно сверкали белые широкие зубы, каждый мускул играл в его теле. Одетый в короткий тигилей, он носился по ледяному простору, подзадориваемый дружными криками казаков. При каждом ловком ударе они ревели сильнее, оглушая побежденных.

Ермак по-молодому озорно вскинул голову, пощелкал по-цыгански бичом и в последний раз запустил кубарь…

Тут к нему сбежались все казаки, все друзья-товарищи по рыцарству, и схватив его, высоко на руках понесли на яр, в Кокуй-городок. В обвеянных морозным ветром крепких телах горячая кровь все еще не могла угомониться, и сила искала выхода. Выбежали вперед плясуны, и пошла веселая потеха. Заиграли рожечники, дудочники, зачастил барабан, а песенники подхватили:

Ой, жги-жги, говори…

Надвинулись сумерки. Луна выкатилась из-за тайги и зеленоватым оком глянула на казацкое игрище, на заснеженные избы и заплоты Кокуй-городка. Вскоре в замерзших оконцах, затянутых пузырями, замелькали огоньки, и над казацким становищем приятно запахло дымком.

— Эх, браты, радостна на товаристве жизнь, — разминая плечи сказал Ерммак. — Не унывай, — завтра на охоту, на рыбные тони двинемся. Всласть наработаемся, всласть и потешимся!..

Хантазей водил казаков на охоту. Знал он сибирские чащобы, как родное стойбище. По следу шел спокойно и находил, где таится зверь. Били казаки сохатого, лис, соболя и зайцев. Ходили на медведя, — поднимали из берлоги и укладывали лесного хозяина рогатиной да острым нажом. В один из искристых морозных дней вогулич примчал на лыжах веселый и закричал:

— Батырь, холосо, сибко холосо. В лесу есть пауль-вогульское селение — один, два, три. Можно рыбы взять, олешек. Жить будем!

Иванко Кольцо с пятью казаками на лыжах отправились к вогуличам. Хантазей шел впереди и по старой привычке разглядывал следы зверей:

— Тут лис пробежал, а это бурундук… Вот соболь… Ах, ах, бежать за ним, да в пауль идти надо!

У дымных чумов яростно залаяли псы. Хантазей весело прищурил глаза, успокоил:

— Холосо, сибко холосо. Хозяева из чума выходить будут, радоваться гостям. Ой, холосо!

На белой оснеженной поляне резко

выделялись пять черных чумов, освещенных загадочным светом северного сияния. Из них выбежали проворные люди в малицах и отогнали собак. Хантазей заговорил с хозяевами, показывая на казаков, и повторял:

— Рус, Рус…

— Русс… Русс! — повторяли вогулы, радуясь приходу гостей, радушно зазывая их в чумы. Скуластые плосконосые женки, украшенные лентами и бляшками, стыдливо опускали глаза. Иванко Кольцо ухватил одну косоглазую за подбородок и засмеялся:

— У, милая, до чего ж хороша!

Казак Колесо, великого роста и простодушный, отозвался:

— Что поделаешь, на чужой сторонушке и старушка — божий дар.

Глаза казаков были ясными, шутки искренними, ласковыми. Вогулы чутьем угадывали, что пришли друзья. Казаки забрались в первый чум. Шкуры насквозь прокопчены дымом, который вьется вверх и ест глаза. Кругом нары, покрытые оленьими шкурами. Хантазей присел у камелька, разжег свою коротенькую трубку и глубоко затянулся.

— Ой, сибко холосо!

На лице вогулича — довольство: он стал раскачиваться и распевать веселое

Запрягу двух седых,

Самых быстлоногих олесек,

Поеду в гости,

Буду есть чужое

чч-чч-чч…

Казак Колесо хлопнул Хантазея по плечу:

— Вижу, жаден ты на чужое!

Вогулич подмигнул: глаза его смеялись. Он ответил казаку песней:

Ко мне приедут гости,

Заколю важенку,

Будут сыты гости

И собаки их

ык-ык, ык-ык…

— Ишь ты, ловок черт! Вывернулся! — добродушно засмеялся Колесо, а Хантазей весь сиял и продолжал распевать:

Зима-а-а-а…

В белой мгле,

Как тень птицы,

Летит нарта моя

Э-ке-кей…

Свист полоза,

Храп оленей,

В ноздрях у них льдыски,

А копыта тах-тах-тах.

Ой, тах-тах-тах…

Снежная пыль слепит глаза,

Я везу к себе вторую жену,

Красивую Кулу.

Она гладка,

Как лисичка…

Полог приподнялся, и в чум вошла краснощекая, в нарядной кухлянке, черноглазая молодка.

— Хантазей! — радостно вскричала она, увидев певца.

— Алга! — вскочил вогул. — Ты на песню присла! — он быстро вынул из меховых штанов ожерелье из волчьих зубов и подал ей.

— Тут и Иванко Кольцо завертелся:

— Гляди, что деется. Без бабы и он затосковал! — весело улыбаясь, он спросил молодку: — Что, хорош Хантазей?

Она закивала головой и ответила:

— На всю реку и тайгу один такой охотник. Он знает всякого зверя, птицу и человека. Хантазей! — она обласкала его взглядом. — А это кто, русские?