Эротические истории пенджабских вдов
Шрифт:
В прошлый раз Кулвиндер ездила в Индию с Майей. Они часами торчали в рыночных палатках, ощупывая ткани изысканных сари, шелестевшие под пальцами. Кулвиндер купила дочери пару маленьких золотых сережек в виде колец. «Ой, мам, — воскликнула Майя, и на ее лице расплылась широкая улыбка, когда она вынимала их из коробочки, — ну зачем ты!» Но Кулвиндер на протяжении всей поездки проявляла невиданную щедрость по отношению к дочери и продолжала осыпать ее подарками — словно чувствовала, что им недолго осталось быть вместе, и испытывала искушение подарить Майе весь
— Паспортный контроль. Иностранцы туда, граждане Великобритании сюда, — выкрикнула дежурная сотрудница, насильно возвращая Кулвиндер в настоящее. Общая очередь начала рассеиваться: люди расходились к указанным стойкам и создавали там небольшие хвосты. Когда очередь Кулвиндер подошла, сотрудница, не сводя с нее глаз, повторила фразу про иностранцев. Она вела себя не то чтобы нелюбезно, скорее предвзято, будто знала всё обо всех пассажирах.
— Можно взглянуть на ваш паспорт, мэм?
Кулвиндер протянула свой паспорт и сказала:
— Я британка.
Сотрудница вернула документ и отошла, пропустив слова женщины мимо ушей. Такое случалось и раньше. Кулвиндер как-то раз пожаловалась дочери, которая ее не поняла. «А что, по-твоему, они должны думать, мама?» — пробормотала Майя, выразительно окинув взглядом наряд матери, и та поразилась про себя: разве можно одновременно обожать дочь и недолюбливать ее?
Сараб ждал жену у выхода с паспортного контроля. Он целомудренно пожал ей руку и спросил:
— Как съездила?
— Хорошо, — ответила Кулвиндер. — Там родина.
Эти слова наполнили сердце женщины печалью. Во время поездки Майя занимала больше места в ее мыслях, чем она надеялась. Кулвиндер посещала храмы и ставила свечи за дочь и за правду о ее смерти. Посреди свадебной церемонии дальних родственников она ушла, держась за бок, чтобы люди думали, что бедной женщине стало плохо; на самом же деле ей было невыносимо больно смотреть на жениха и невесту, совершающих торжественный обход священной книги.
Лондон ничуть не изменился. Ветер хлестал Кулвиндер по лицу, опрыскивал ей волосы моросью. Она накинула на голову шаль и последовала за мужем к машине. Однообразные городские предместья по-прежнему имели унылый вид: стены, покрытые завитушками граффити, чешуйчатые крыши домов, залитые светом просторные автозаправки.
— Ты голодна? — осведомился Сараб на подъезде к Саутоллу.
— Перекусила немного в самолете.
— Если хочешь, можем куда-нибудь заехать.
Этим муж намекал, что сам еще не обедал. Кулвиндер подсчитала, сколько ужинов она оставила для него. Их должно было хватить на все время ее отсутствия, включая сегодняшний вечер.
— Может, в «Макдоналдс»? — предложил он и, не услышав ничего в ответ, заехал на парковку.
Кулвиндер представила, как он сидел тут каждый вечер: заказывал свой обычный набор — филе-о-фиш и чикен мак-наггетс — и медленно жевал, чтобы скоротать время. Дома в морозилке ее поджидают приготовленные для Сараба блюда, и следующие несколько недель она будет размораживать их на ужин. Так происходило всякий раз, когда Кулвиндер уезжала без мужа.
— Давай посидим внутри, — произнесла Кулвиндер. — Не люблю есть в машине на ходу.
Сараб согласился. Они припарковались, вошли в «Макдоналдс» и заняли отдельный стол в углу, рядом с окном. В ресторане, оккупированном подростками, стоял гам; был вечер пятницы. Краем глаза Кулвиндер заметила несколько пенджабских девушек, но она слишком устала после перелета, чтобы попытаться определить, чьи это дочери.
— Твой кружок теперь пользуется большой популярностью, — сообщил Сараб. — На днях я был в храме и видел, как в досуговый центр заходили какие-то женщины.
— Что за женщины? — спросила Кулвиндер. В Индии проблемы с Никки стали такими же далекими, как и сам Лондон.
— Не знаю, кто именно, — ответил муж. — На днях я столкнулся в лангаре с Гуртаджем Сингхом. Он спросил меня, чему учат на этих занятиях. Я ответил, что Никки учит женщин читать и писать. «И все?» — удивился он.
— Он что-то заподозрил? — Кулвиндер вспомнила записку, оставленную Никки на пороге Тарампал. Она так и не поняла, почему Никки извинялась. Но если коллектив кружка увеличился, Гуртадж Сингх должен счесть инициативу Кулвиндер успешной.
— Похоже, он под впечатлением, — заметил Сараб.
Поужинав, супруги вернулись домой. В доме витал знакомый и в то же время чужой запах. Кулвиндер вдохнула его и тотчас ощутила невидимый удар под дых. «Наша дочь мертва». Она повернулась к Сарабу, желая встретиться с ним взглядом, но лицо мужчины было мрачно. Он прошел мимо жены в гостиную, и через несколько секунд оттуда донеслись позывные пенджабской новостной программы, заглушившие тишину.
Кулвиндер прислонила чемодан к нижней ступеньке лестницы — позже Сараб занесет его наверх, а потом опять спустится в гостиную и заснет перед телевизором, — поднялась по лестнице в свою комнату и попыталась расстегнуть молнию на камизе. Когда она отвела руку назад, плечо пронзила острая боль, но попросить помощи у Сараба женщина не решилась. Вдруг он сочтет это за приглашение к интимной близости? Или того хуже — не сочтет? Кулвиндер отогнала от себя эти мысли. Ей удалось поймать бегунок и мало-помалу дотянуть его донизу. А потом она отправилась в ванную — как обычно, мимо комнаты Майи.
Дверь была распахнута. Когда-то здесь находилось всё то, что в глазах Кулвиндер олицетворяло западный образ жизни, — священное вместилище многообразной ненавистной дряни. После переезда Майи к супругу оно было опустошено: груды журналов сдали на переработку, дюжина сумочек, висевших на крючке у двери, отправилась в мусорный бак, туфли на высоких каблуках, губная помада, билеты на концерты, романы оказались в запечатанных коробках. Кулвиндер не помнила, чтобы оставляла дверь в эту комнату открытой. Должно быть, Сараб заходил туда в ее отсутствие.