Эротические истории пенджабских вдов
Шрифт:
— Майя действительно покончила с собой?
Ответ Шины был неожиданно скорым:
— Думаешь, она была способна на такое?
— Я ее не знала.
Шина вздохнула с явной досадой.
— Ну же, Никки. Современная девушка оставляет предсмертную записку с признанием в своих «грехах» и «порушенной чести семьи»? Майя была слишком европеизирована для таких понятий.
Тарампал о записке не упоминала. По ее версии, события развивались стихийно: Джагги пригрозил разводом, и Майя сразу ударилась в панику.
— Кто же тогда написал записку? — спросила Никки.
— Вероятно, тот,
— Ты же не думаешь… — от потрясения у девушки мороз по коже побежал. — Джагги? Из-за ее романа?
— Может, конечно, роман и был, кто знает? — возразила Шина. — Джагги жуткий ревнивец. А Тарампал его подзуживала: шпионила за Майей и вообще считала, что каждая улыбка, адресованная ею мужчине, доказательство того, что она с ним спит. Она внесла свою лепту в разлад.
— А полицейского расследования разве не было? Как это возможно?
Шина пожала плечами.
— Я знаю, что Кулвиндер однажды пыталась поговорить с полицейскими, но те считали, что свидетельств преступного умысла нет.
— То есть они просто закрыли дело?
— У них были показания: жёны нескольких друзей Джагги заявили, что Майя с некоторых пор подумывала о самоубийстве. Они говорили так, будто были очень близки с ней — одна компания, клуб жен и все такое, — но я могу заверить тебя, что Майя с ними практически не общалась. У нее имелись свои подруги.
— И где же они были, эти подруги? — воскликнула Никки. — Почему не сказали свое слово?
— По-видимому, из страха. Люди побоялись встать на защиту Майи. Риск слишком велик, при том что никто точно не знает, действительно ли дело тут нечисто. Даже Кулвиндер теперь избегает полиции. Иногда я вижу, как она возвращается с рынка кружным путем, чтобы не проходить мимо участка. Наверное, кто-то предостерег ее, чтобы не раскачивала лодку.
По спине у Никки пробежал холодок. Она бездумно заявилась в дом, где, возможно, произошло убийство — умышленное убийство.
— Тарампал там не было, когда это случилось, верно?
— Да. Помню, что видела ее в тот вечер на мероприятии в храме. Но Кулвиндер так и не простила Тарампал. Та заявила полиции, что за день до смерти Майя угрожала сжечь дом, — Шина закатила глаза. — Если Майя что-то подобное и говорила, то наверняка это было вырвано из контекста. А Тарампал выставила ее этакой обезумевшей женой из индийского фильма.
«Она была очень неуравновешенная», — твердила Тарампал.
— После таких показаний самоубийство выглядело еще более правдоподобным.
— Да, — подтвердила Шина. — Тарампал рабски предана этому парню.
Сын, о котором Тарампал всегда мечтала. Никки покачала головой.
— Как же всё…
— Извращено? Запутано? — подсказала Шина. — Теперь понимаешь, почему я советовала тебе не совать нос в чужие дела? Это опасно.
Никки это понимала, но отступаться все равно не желала.
— А как насчет записки? Она была написана почерком Майи?
— Во всяком случае, похожим. Полицейские не усомнились, что это предсмертная записка. Они сказали Кулвиндер, что строчки были смазаны, словно Майя плакала.
— Прекрасная деталь, — сухо бросила Никки. — Похоже, они цеплялись за любые мелочи,
— Да уж. У Кулвиндер не было ни малейшего шанса проникнуть в дом Тарампал, не говоря уже о том, чтобы обыскать его в поисках образца почерка Майи.
Никки уронила голову на руки.
— Какая мерзость, Шина. Мы сидим тут, почти уверенные в том, что невинная молодая женщина была зверски убита.
— Но доказательств нет и не будет, — возразила Шина. — Запомни это, Никки. И не пытайся геройствовать. Не выйдет.
Прежде чем выйти из машины, Шина не забыла поправить воротничок, чтобы прикрыть кулон.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Гита жестикулировала так ожесточенно, что ее сильно начесанные крашенные хной волосы дрожали и покачивались над головой.
— Тогда ему сказали, что в грязных ботинках въезд в их страну запрещен. Можешь себе представить? Какое счастье, что Никки и Минди не нужно мотаться по командировкам. Эти таможенники такие придирчивые.
— Я думала, австралийские таможенники следят за грязной обувью, чтобы частицы чужой почвы не попадали на их родную землю, — заметила Харприт, пропустив мимо ушей шпильку в адрес своих дочерей, которые не имели выгодной работы и не разъезжали по заграничным командировкам.
— Что? Чужая почва? С чего это британская почва им чужая? Нет, говорю тебе, эти ничтожества над ним издевались, потому что приняли его за мусульманина.
Напросившаяся к Харприт на чай Гита была счастлива представившейся возможности излить все свои жалобы и недовольства. Ее отличало пристрастие к беззастенчивому хвастовству. За последние десять минут она не меньше четырех раз упомянула о поездке сына в Сидней. Харприт пожалела, что не пошла вчера в храм. Она избегала этого, потому что знала, что Гита — завсегдатай всех мероприятий энфилдской гурдвары, проводившихся по будним дням, но все-таки столкнулась с ней на парковке «Сейнсбери». Женщина покосилась на часы. До возвращения Минди со смены в больнице оставалось не меньше часа.
— Суреш сказал, что Сидней очень похож на Лондон, — снова закинула удочку Гита.
— Чем он там занимался? — спросила Харприт.
— Компания отправила его на совещание. Оплатили все расходы. Даже летел в бизнес-классе. Сказал: «Мама-джи, бизнес-классом путешествует только начальство. Я думал, какая-то ошибка. Сейчас сплошные урезания бюджета, даже генеральные директора летают экономом. Но они сказали: нет, нет, никакой ошибки. Бонус от компании».
— Замечательно, — проговорила Харприт. У нее не было свежих поводов хвастаться дочерьми. Старшая до сих пор не замужем, а младшая… младшая с самого начала не распространялась о своей саутолльской работе. Сегодня Никки принесла коробку со сластями и поспешила уйти, заявив, что у нее назначена встреча, как раз когда Харприт опять собиралась спросить, как дела у нее в кружке и что она планирует делать дальше. У женщины возникло смутное ощущение, что Никки не желает обсуждать эту тему, а значит, скорее всего, бросила преподавание, как до этого бросила университет.