Эротические истории пенджабских вдов
Шрифт:
— Биби Кулвиндер! — воскликнула Никки.
— Не перебивайте меня.
— Биби Кулвиндер, это очень важно, — сказала Никки. Настойчивость в ее голосе, по-видимому, изумила Кулвиндер. По ее лицу пробежала мимолетная тревога.
— Ну что еще? — раздраженно бросила она.
— Ваш зять, Джагги, он левша?
— О чем это вы?
— А главное, Майя была правшой? Потому что… потому что…
— Да о чем вы, ради всего святого?
— Простите, я понимаю, что это звучит безумно… — Никки бросилась обратно в класс и вернулась с заявлением Тарампал. — Это почерк
Кулвиндер вырвала заявление у Никки и даже не взглянула на него. От гнева ее грудь бурно вздымалась и опускалась.
— Как вы посмели, черт возьми, приплетать сюда мою дочь? — проговорила она неожиданно низким, зловещим голосом.
— Я знаю, что вы боитесь выяснять правду, но, возможно, это вам поможет, — сказала Никки, указав на заявление. — Просто подумайте, прошу вас. Я могу пойти с вами в полицию. Есть доказательства.
— То, что случилось с Майей, не имеет к вам никакого отношения, — отрезала Кулвиндер. — Вы не имеете права…
— Я имею полное право считать, что была убита невинная женщина и преступника можно изобличить.
— Вы пытаетесь сменить тему, чтобы отвлечь меня. Я не позволю вам использовать мой кружок и женщин нашей общины в своих грязных целях, в чем бы они ни состояли.
— Нет у меня никаких целей… — попыталась возразить Никки, но Кулвиндер снова подняла руку, словно воздвигая между ними стену, и в упор посмотрела на девушку.
— Я хочу, чтобы вы вернулись в класс и распустили женщин. Кружок закрыт. Вы уволены.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Кулвиндер шла домой, борясь с порывами ветра и прижимая к груди папку. Ее гнев едва не выплескивался на улицы. Ей хотелось кричать и на какой-то странный миг даже почудилось, что сейчас она столкнется с Джагги. И один ее свирепый взгляд заставит его удирать сломя голову.
Она вернулась домой с растрепанными волосами и раскрасневшимися щеками. Сараб, как всегда, сидел в гостиной, мерцающий телеэкран отражался в оконных стеклах. Кулвиндер вошла и, помахав папкой, привлекла его внимание.
— Ты знал об этом?
Сараб взглянул на нее, приподняв пульт, словно хотел выключить жену.
— О чем?
— О занятиях английским. Вчера ты упомянул, что кружок теперь пользуется большой популярностью. Выходит, ты был в курсе происходящего?
Муж пожал плечами и отвел взгляд. На экране мчалась киногероиня, концы неизменной дупатты развевалась позади нее, словно красное знамя.
— Конечно, ходили кое-какие разговоры. Якобы в кружке занимаются вовсе не английским.
— Что именно говорят люди? Что говорят мужчины?
— Ты же знаешь, я не очень прислушиваюсь к пустой болтовне. Слышал пару-тройку признаний, что жены стали намного откровеннее. Начали употреблять совершенно новые словечки для описания… — Сараб пожал плечами и уставился на героиню фильма, которая теперь почему-то
— Для описания чего? — нетерпеливо спросила она.
— Своих желаний, — мужчина залился краской. — В спальне.
— Почему же ты мне не рассказывал?
— Кулвиндер, — спокойно проговорил Сараб. У женщины екнуло сердце. Муж уже очень давно не называл ее по имени. — Когда я мог рассказать тебе что-нибудь, чего ты не желаешь слышать?
Кулвиндер недоверчиво посмотрела на мужа.
— Эти женщины обсуждали вовсе не только постельные развлечения. Они рассказали Никки о Майе. Насколько мне известно, они открыто разговаривают об этом уже несколько недель, подвергая риску наши жизни, — Кулвиндер не была знакома с большей половиной женщин, присутствовавших на занятии. Какие версии случившегося они раскручивали и как ей теперь это контролировать?
— Они что-то знают? — спросил Сараб. Надежда в его голосе больно ранила Кулвиндер.
— Никки считает, что у нее есть доказательства, но это пустяки, Сараб. Мы не должны питать пустые надежды.
Когда Кулвиндер пересказывала мужу открытие Никки насчет почерка Джагги, она вспомнила, что полицейские говорили ей о записке, пересказывали ее содержание и даже зачитывали текст. Констебль был вынужден подхватить Кулвиндер, потому что она пошатнулась и рухнула на стул. О чем же говорилось в той записке? Что-то про раскаяние и позор. «Это слова не моей дочери, — выдавила тогда Кулвиндер. — Иззат[30] ее не волновал». Разве Майя употребила бы витиеватые пенджабские слова там, где достаточно было одного английского? Автор записки, подделывавшийся под руку Майи, был небрежен и тороплив.
Сараб всё стоял и стоял, уставившись в пространство. Потом он взглянул на Кулвиндер так, словно она внезапно материализовалась из воздуха.
— Джагги левша.
— Ну и что? Это не значит…
— Мы можем кое-что сделать.
— Да кто станет нас слушать? Или просто повторят, что твердили раньше: «Майя была подавлена, для убитых горем родителей естественно искать виноватого»? А вдруг полиция нам не поможет и Джагги узнает, что мы опять туда ходили?
В первый раз, когда Джагги позвонил Кулвиндер посреди ночи, никаких угроз не прозвучало. Он просто сообщил, что его друзья знают, когда Сараб уходит домой с вечерней смены.
— Сейчас самое главное — безопасность, — напомнила Кулвиндер мужу.
— Разве?! — вспылил Сараб. — Неужто мы должны всю оставшуюся жизнь провести в страхе?!
Он пересек комнату и раздвинул шторы, открыв вид на дом Тарампал на противоположной стороне улицы.
— Прошу тебя, — пробормотала Кулвиндер, поворачиваясь спиной к окну, — закрой шторы.
Сараб повиновался. Они сидели в полутемной комнате, прислушиваясь к еле слышному потрескиванию электрических лампочек.
— Сараб, если с тобой что-то случится… — женщина не смогла закончить фразу. С другого конца комнаты до нее доносилось тяжелое дыхание мужа. — Я потеряла Майю. И не могу потерять тебя.