Эротические страницы из жизни Фролова

Архипов Велиар

– Надо. Тебе сильно больно, мамочка?
– подняла она ее лицо к своему.

– Ничего, - прошептала Ирка.
– Ничего, доченька.

– А у меня ладонь аж печет.

И Ирка стала целовать ее ладонь, чтоб она у нее не пекла…

А Виктор - моментально покрасневшие Иркины ягодицы.

– Я сама, - перебила его Светка и сделала то же самое.

А когда они подняли головы, отец строго сказал:

– Чтобы больше никогда так не делала, слышишь! Тебя мама хоть раз ударила?

Она сжалась от его окрика и промямлила:

– Не буду… Никогда больше не буду… Папочка, обними нас…

А ему больше ничего и не оставалось делать.

Так они пролежали несколько минут молча, обнятые им, - мама спиной к

дочери, дочь спиной к отцу.

– Мам, можно я сегодня буду первая?

– Можно… - неожиданно ответила Ирина.

– Пап, ты слышал?

– Слышал.

И перенес свою руку на Светкины груди.

– Только не сильно их, они уже немножко болят.

– Да. Я не сильно.

– Лучше туда. Где совсем бело. К яське.

И он опустил ладонь туда, где совсем бело. К ясоньке.

– Мам, ты будешь смотреть?

– Да.

– Только мы сначала долго ласкаться будем. Во всех местах. Слышишь, папочка?

– Слышу.

– Тогда ласкай. А потом я тебя.

Он и в самом деле стал ласкать ее. Во всех местах. И ему было поразительно приятно. И он переглядывался с повернувшейся к ним женой, а та улыбалась глазами и даже давала устные советы, и ему, и дочери. Учительница.

– Подожди пап. Теперь я. У меня там в яське уже как хлющ. И в животе все вздрагивает. Нет. Мам, я сначала рассмотрю его. А то прошлый раз совсем не рассмотрела, откуда моя вторая генетическая половинка выскочила. Представляешь, это у него почти полкрови сейчас здесь. Наверное, целый литр.

– Ты что, литр. Меньше. Сравни с литровой банкой.

И обе стали перехохатываться.

– Слышь, мам, говорят, у мужиков сюда кровь из мозгов переходит. А мозги на это время малокровными становятся. Пап, это правда?

– Очень даже может быть, - засмеялся он.

– В это время, говорят, на них любую лапшу можно вешать. Они ничего путного не соображают. Это правда, пап?

– Кто это такое говорит?
– совсем развеселился отец.

– Вообще-то никто. Это я так думаю. Из личных наблюдений. Я даже экспериментировала. С одним нашим учителем. Пока он прятался в стол своей мотней, я такой чепухи у доски наговорила, наши все чуть не ржали под парты, а он меня потом совершенно серьезно похвалил и высший балл выписал. Представляете? И еще было сегодня, самый свежий пример. В троллейбусе. Один кнок дострелялся глазами на мою попу так, что стал руками прикрывать бугор в штанах. И проехал свою остановку. А чего он вдруг у тебя мягким стал?

– Кровь в мозги возвращается, - снова засмеялся отец.

– Давай назад. Нет, подожди, я сама.

Она вскочила, навесилась над ним своей промежностью и стала целовать губками своей изящной девочки его головку, придерживая ее носитель ласковыми пальчиками. И смотреть ему в лицо, словно ожидая, когда оно побледнеет от малокровия.

А его мальчик хоть и был мягковатым, но вполне дееспособным и, только почувствовав влажную теплую мякоть, тут же соскользнул в ямку и уперся кончиком в еще не раскрывшееся отверстие. И Светка сразу это ощутила, и стала и сама насаживаться, и его подправлять, слегка подталкивая в нужном направлении… пока он не проскользнул сквозь тугой, но скользкий обруч и не устремился в сочную, податливую глубину… А она сразу прикрыла глаза и стала хныкать, жалобно и сладострастно, и пальчики убрала, потому что он теперь шел почти беспрепятственно, несмотря на то, что оставался все еще мягким…

– О-о-о-й… мамочка родненькая моя… как прикольно… как прикольно…

И насадила себя губками до самого подножия.

– Ой, замри папочка. Не делай ничего. Слушай.

И он на самом деле услышал. Слабые, нежные, но очень четкие пожатия ее влагалища, два раза у самого входа, потом легкие подрагивания снизу, потом колечком в самой глубине…

– Слышишь?
– совсем тихим шепотом зашептала она, чтобы не спугнуть.

– Слышу, - таким же шепотом ответил

он.

– А сейчас?

– Тоже.

– Ты понимаешь?

– Да. Зовет в него мою кровь.

– А сейчас?

– Чтобы вверх. Чтобы приподнять ее.

– А теперь? Слышишь? Он отвечает, отвечает… а-х-х-х-х…

Она шумно вдруг выдохнула весь воздух из легких и вытянулась изогнутой спиною над ним, будто проколотая на все тело, до самой шеи…

– Витенька, Витенька… - забеспокоилась вдруг Ирка, зачарованно наблюдавшая за их соитием.
– Не надо… не надо так напрягать… она же у нее маленькая… совсем детская… ты растянешь, порвешь ее…

– Мама… - выдохнула ей Светка.
– Какую чепуху ты несешь… Я из тебя какою громадиной вылезла… а ты все равно… как юная… бестия… с тонкой… дырочкой…

И насела еще сильнее, беспросветно прижав губки к отцовым волосам. И заходилась над ним волнами своего тела, плотным обручем схватившись за его твердый корень и качая внутри себя маятником вместе с влагалищем взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед… от живота к позвоночнику, от позвоночника к животу…

А у него и правда в голове малокровие наступило. Будто он весь во влагалище дочери перелился. Всеми своими жизненными соками.

И Ирка замолчала, очарованная Светкиной грацией. А когда та как бы устала и опустилась грудью на отца, удивленно поинтересовалась:

– Где ты такому научилась?

– Я не училась. Папа так попросил. Точнее, не сам папа, а его… мой… мой мальчик-папчик.

И тут же очень строго глянула на маму:

– Только мне можно так его называть, поняла!

– Хорошо, только тебе, - улыбнулась Иринка, мягко поцеловав ее плечо.
– Только тебе, обещаю.

И Светка успокоенно положила голову на плечо папе. А потом прошептала прямо в ухо, так чтобы мама не расслышала:

– Ты обещал меня сидя приколоть, помнишь? Я сейчас хочу. Только чтобы сначала. Нет, не надо, не сначала, а то мама скажет, что ее очередь. Не вынимай, прямо так встанем. Или ты уже хочешь маму?

А он в ушко ей:

– Давай маму немножко. А потом приколю.

– А как мы ее положим?

– Как ты скажешь.

– Тогда я ее сама поставлю. Покажу, как ты потом, в третий раз, меня. Только если она начнет брыкаться, подержишь, пока мы ее правильно выставим, хорошо?

Ирка почти совсем уже не стеснялась дочери, но отец не позволил ее "выставлять" и ваять из нее скульптуру, снисходительно, но не обидно согласившись при этом, что ничего не понимает в искусстве. Он очень бережно и ласково обращался с женой, избегая грубых несуразностей и поворотов, которые могли бы по его представлениям показаться безобразными в глазах дочери. Следил за выражениями своего лица, а краешками глаз за выражениями Светкиного. Радовался тому, как быстро вчувствовалась Иринка в диктуемую им гармонию движений и поз, как легко покорялась она естественности последовательностей, то безраздельно отдавая себя во власть намерений своего мужчины, то принимая сладкое вече инициативы с его тела на свое, то возгораясь собственной внутренней страстью, то впитывая в себя страсть мужчины, то выжигая его голубым пламенем своего взгляда, то растворяя себя в растворе его ласковых глаз… И в какие-то некоторые моменты Иринка таки оказалась в том самом положении, которого добивалась Светка, удивленно взиравшая на неестественно естественную естественность происходящего, и то и дело шептавшую одними губами: Боже, папочка-мамочка, как красиво вы любитесь, как красиво… И отец чувствовал, что она уже всем своим существом по-настоящему ощутила, что позы в любви не выставляются, а происходят сами собой… что в любви они вообще перестают быть позами, а становятся совсем чем-то иным, о чем слов в языках не бывает и не может быть… И тут же вдруг появилась рядом врачиха Флора, она тоже уставилась на них с Ириной, а потом на всех троих, изумленно вышевеливая что-то своими губами, будто увидела невидимое…