Еще не все потеряно
Шрифт:
— Вылезай!
Ситуация из тех, когда надо подчиняться командам, и мы вылезли. За спиной щелкнула задвинутая дверца.
Я ожидала прохладного приема, но не настолько, когда не замечают моего существования вообще.
Мы, стоя у «Ниссана» под неживым светом неоновых ламп, оказались полностью предоставлены самим себе. Не знаю, как Дмитрий, но я испытала растерянность. В помещении, кроме нас, никого не было. Откуда-то глухо доносились голоса, взрывы хохота, здесь же было тихо настолько, что отчетливо слышалось капанье воды из крана в раковину.
Решив
Сколько оплеух принял он в последние три дня! Пусть это будет слабым, но возмездием за мордобой Володи-бомжа в подъезде дома Аркадия.
Дмитрий рванулся вперед, но, запнувшись о подставленную ногу и получив тычок в затылок, свалился на пол. Попытался подняться, но не вышло — подсекли руки ногой так, что крепко приложился головой и остался лежать, спрятав в ладони лицо. Стоявшие вокруг молча, терпеливо ждали.
Меня подмывало, будь что будет, прийти ему на помощь, и, если бы среди них был Фиксатый, я наверняка не выдержала, устроила бы скандал. Но Фиксатого не было, как не было и Явы.
Впрочем, бандиты вели себя спокойно. Они позволили Дмитрию сесть, ощупать лицо и лишь после этого, ухватив сразу в несколько рук за плечи и шиворот, поволокли, не позволяя подняться, под передние колеса «Ниссана» и там, открыв какой-то люк, грубо спровадили под пол.
Опять судьба — находиться ему под землей.
— Иди сюда! — крикнули мне.
Ну вот и меня под землю. Ява держит свое слово. Дай бог, чтобы до конца.
По соглашению с Явой, заключенному в моей машине, я знала, что сидеть мне в обществе Дмитрия по крайней мере до утра, но душенька замерла, заморозившись страхом. Эти орлы не играли, а действовали серьезно. Видно, Ява в свои планы их посвящать не стал, ограничился распоряжениями. Но обходятся со мной мягче. По уху не бьют и в спину не толкают.
Темновато было под землей. Крутые металлические ступеньки. Ближе к низу, поскользнувшись, я пересчитала их, оставшиеся, задом до самого дна. Вскрикнула от боли и неожиданности.
— Таня, что ты? — пожалуй, первые связно произнесенные Дмитрием слова после того, как он очнулся от беспамятства.
— Ну вот, у них уже и разговоры начались! — прокомментировали сверху. — Удачи в делах, ребята! Время у вас есть!
Я оставила без внимания грязный намек, поинтересовалась только:
— Когда мы Яву увидим?
— Когда он пожелает! — ответили и добавили со смешком:
— Пусть этот, что внизу, тебя заведет, а Ява с утра регулировкой займется. Он у нас хороший регулировщик.
У-ни-кальный!
Крышка
За себя беспокоиться пока не стоило. По тому же соглашению с Явой, если, конечно, он намерен выполнять его условия до конца, утром меня освободят. Но я отдала им Дмитрия, откупаясь от поруки, ответственности и всего прочего, что навещалось на меня в ходе дела не без моего согласия.
Противная штука усталость. И безнадега — дитя ее.
Вытащить Дмитрия из этой переделки я возможности не находила. Не увещевать же Яву, в самом деле! Такая христианская добродетель, как всепрощение, погребена под собором, вытатуированным на его груди. Дмитрия я сдала в полной уверенности в том, что сумею его своевременно вызволить, пользуясь обстоятельствами, но они, похоже, складываются не в его пользу.
Дмитрий зашевелился, зашуршал и, судя по звукам, поднялся на ноги. Сделал осторожный шаг, другой и, запнувшись обо что-то, едва не свалился, чертыхнувшись, затих.
— Уж лучше сидеть! — проговорил.
— Долго? — спросила я.
Он промолчал, может, не так понял?
— Справились, Татьяна, с нами. Сказано было таким тоном, что мне стало стыдно за свою роль и поведение в этой переделке.
— Их было больше, — отозвалась смиренно, успокаивая к основном себя.
— Права ты, я с тобой согласен. — Если он и дальше будет выдерживать такой тон, то я и разрыдаться могу! — Надо было с самого начала рассказать тебе все и не пытаться действовать в одиночку.
Вот так люди и умнеют!
— Откровенность, Дмитрий, — начала я нравоучительно, но, вовремя заметив, осеклась и продолжила по-другому:
— Своевременная откровенность способна уберечь от многих неприятностей. Вопрос в том, как определять ее своевременность.
Отвечать он не стал. Искал сочувствия, а получил назидание. Встал опять и, шурша по полу подошвами, двинулся в сторону. Пыхтел в темноте, звякал металлом, запинался обо что-то.
— Стоп! — скомандовал сам себе. — Ага!
Завозился, зашептал что-то, и в погребе нашем вспыхнул свет. Сощурившись, одарил меня довольной улыбкой, держа а руках толстый провод с висящей на нем голой лампочкой,
— Так-то лучше!
— Как ты ее включил?
— Подвывернута была. Вкрутил до конца, и все дела!
— Так лучше, — кивнула ему.
Он поднял лампочку вверх и, загородясь ладонью от света, вгляделся в меня.
— Таня, ты что, родная, киснешь? Кисну я, да, если я не буду киснуть, раскиснешь ты. Кому-то же надо и унывать. С тобой возиться чересчур хлопотно будет. Хлопочи лучше обо мне, я — женщина!