Еще один шанс...
Шрифт:
— И молитв не помнишь?
Я в ответ только вздохнул. Священник задумчиво кивнул, а затем снова осенил меня крестным знамением. Но этот жест был уже не тем, что в первый раз. В тот раз он был привычным, ну вроде того как мы протягиваем руки, здороваясь. На этот же раз его крестное знамение больше напоминало этакий тест, проверку, типа, а ну как то, что сидит сейчас перед ним в облике царевича, заревет, засвистит да и отшатнется от Христова знака. Но я отреагировал спокойно. Священник удовлетворенно кивнул и, поднявшись на ноги, поманил меня к углу с иконами. Я послушно последовал за ним. Опустившись на колени, священник указал мне место рядом и сказал:
— Повторяй за мной, сыне…
А все-таки есть, есть эта глубинная, сцепленная с телом память. Знаете же, бывает так, что вроде как ты абсолютно не помнишь ни слова, но стоит кому-то произнести некую ключевую фразу, и все, дальше ты уже продолжаешь ее на автомате. Например, после фразы: «Скажи-ка, дядя,
— Отче наш, иже еси… — как из меня полилось.
Причем, как я припомнил, чему-то подобному меня учили и в том, моем времени. Но там я не дал себе труда запомнить это. А здесь из меня лилось и лилось, бойко, привычно… и рука сама собой в нужный момент совершала крестное знамение, и спина сгибалась, когда надо было отвесить земные поклоны Спасителю. Складки на лбу отца Макария расправились, и он одобрительно кивал, вслушиваясь в тонкий детский голосок. Не успел я закончить одну молитву, как священник начал другую, и я тут же продолжил и ее. Я точно знал, что уж эту-то никогда не учил, но слова лились из меня потоком, и не просто лились, а возникали и оставались в памяти. Так что повторить эту молитву, к тому же с любого места, мне уже не составляло особенного труда. Да если то, что знал и умел этот пацан, будет восстанавливаться так просто, не сглупил ли я, рассказывая отцу о своей временной потере памяти?.. Да нет, не сглупил. Страшно подумать, что бы было, если вдруг внезапно обнаружилось бы, что царевич не знает молитв. А так и было бы, если бы отец Макарий не пришел мне на помощь и не начал молитву сам. И то, что я царевич, меня не спасло бы. Эк он меня крестным знамением тестировал.
— А не вижу я, сыне, что ты что-то забыл, — удовлетворенно произнес священник, когда я оттарабанил третью молитву подряд.
— Забыл, батюшка, — вздохнул я, — как есть забыл. Токмо, едва вы начали, как оно само из уст полилось. Сразу все и вспомнилось. И такое облегчение в душе стало…
Тут я почти и не врал. Действительно, едва мои губы начали шептать молитву, как все тело охватила сладкая истома. Ну типа когда я возвращался домой с какой-нибудь тяжелой, нудной, но необходимой встречи, скажем, со стрелки с ребятами Пугача, с которым у меня в конце девяностых очень большие напряги были, да еще состоявшейся в гнусную погоду и в очень поганом месте, сдирал с себя грязную и мокрую одежду и плюхался в горячую ванну. Вот так и здесь мне почудилось, будто все неприятности и подлости внешнего мира сползают с меня, как грязь под струей горячей воды. Странное, скажу я вам, ощущение и очень необычное… Черт, может, в этой вере действительно есть нечто сильное, и она не просто сказочки для бедных и слабых, как я раньше считал? Или для того, чтобы она так на человека действовала, надобно, вот как этот мальчик, в теле которого я находился, изначально расти в ней? Это ж как же мы в нашем времени себя изуродовали-то? Брр…
— Вот и ладно, — согласно кивнул отец Макарий. — Значит, теперь вспоминать будешь. Псалтырь и часослов читай. Такое тебе мое задание до дня завтрешнего…
А сразу после отца Макария меня ждал еще один сюрприз. Слава богу, на этот раз приятный. Едва только спина священника скрылась в дверном проеме, а я, сглатывая слюну, нацелился на накрытый стол, как в мою комнату ворвалась очень аппетитная девчонка. Она с легким взвизгом бросилась мне на шею, и я едва удержался, чтобы не ухватить ее за вполне аппетитную попочку.
— Братик! — завопила она. — Как здорово, что ты уже встаешь! Я так за тебя боялась! Когда Матрена мне сказала, что ты духа лишился, я так волновалась. И молилась, молилась за тебя…
Опа… Значит, у меня есть сестра? Интересный расклад. А девочка-то самый сок. Ух бы я такую… Я осторожно убрал руки за спину. Спокойно, царевич Федор, спокойно, тебе всего десять лет, и эта девчонка твоя сестра. Поэтому руки не распускать. И вообще, повернись чуть боком, чтобы девочку не сконфузить…
А потом мы с сестрой сели снедать. Она весело щебетала, рассказывая мне о своем путешествии на богомолье, в Троице-Сергиев монастырь, и попутно вываливая на меня туеву хучу всякой информации, которую я старательно укладывал в свою черепную коробочку. Тем более что большая часть ее, похоже, там имелась. Поскольку все эти Бельские, Салтыковы, Романовы, Вельяминовы, а еще целый выводок Годуновых, всяких двоюродных и троюродных дядьев, братьев, племянников и иже с ними, именами Семен, Дмитрий, Иван, Степан, Яков и так далее, и кончая бывшим сестриным женихом Густавом Шведским, коего она до сих пор не могла простить, и ливонцами, коих Грозный ущемлял, а батюшка наш
Короче, обед прошел не только весело, но и с огромной пользой. Лишь в самом конце я едва не спалился в очередной раз. Потому что сестренка Ксения, оборвав свою очередную фразу, внезапно уставилась на меня сердитым взглядом и рявкнула:
— А ну, перестань на меня так смотреть!
— Как? — не понял я.
— Срамно! — буркнула она и покраснела.
А я торопливо отвел взгляд, матерясь про себя. Да, парень, осторожнее надо быть, осторожнее. На минном поле находишься. Шаг вправо, шаг влево — все, аллес капут! А ты тут расслабился, на девичью грудь масленые глазки навел. Да еще на сестрицу. Ну не урод ли?..
Проводив сестренку, я почувствовал, что меня потянуло в сон. Ну еще бы, всю ночь не спал, учил «матчасть», собираясь отоспаться как обычно днем, а тут вон оно как повернулось. Да еще такая эмоциональная нагрузка — отец, сестра… Так что я начал зевать, еще прихлебывая кисель. И потому Суюмбике, быстро утерев мою позевывающую мордочку, отвела меня в постель. Уже засыпая, я внезапно подумал, что с гигиеной-то здесь как-то не очень. За все время, что я здесь находился, меня умыли только раза три, а о том, чтобы мыть руки перед едой, тут вообще и слыхом не слыхивали. С этим я и уснул…
3
— Аким! А-аки-им!
Аким торопливо бухнул бадью с водой на лавку и обернулся к отцу.
— Чего еще надобно, тятя?
Отец добродушно усмехнулся:
— Беги уж, пострел. — После чего ловким движением выудил из горна заготовку сошника и опустил ее на наковальню, указав молотобойцу: — Изначали!
Аким шустро шмыгнул за дверь, сопровождаемый перестуком молотков. Однако, едва переступив порог кузни, Аким вытянул из-за пояса тряпицу и, делая вид, что вытирает измазанные в угле и железной окалине руки, двинулся к воротам. Несмотря на то что для своих девяти годов Аким выглядел очень крупным и сильным парнем, отец его пока не допускал до наковальни. Нет, в кузне Аким уже давно торчал вполне законно. И помогал отцу чем мог. Ну там воды из колодца наносить, пол подмести, струмент после работы очистить и разложить как потребно, иногда ему даже доверяли разжечь горн, но наковальня для него пока что была под запретом. А обидно же. Сколько раз видел, как батя все делает, как калит заготовку, как работает молотом, когда один, а когда на пару с Петрушей-молотобойцем, и вроде было все понятно, как и что делать-то. И сам же батя иногда эдак взглянет сторожливо, примечает ли сын, а когда и прямо скажет: «Ну-тко, примечай», а все одно ни разу молота в руки не дал. Даже на пробу. Но приятелям об этом знать совершенно необязательно. Пусть думают, что он уже вполне взрослый и родителю шибко пособляет…
Отворив сделанную из деревянных плах толстую воротину, Аким степенно оглядел приятелей. Компания у них подобралась ровная. Никому не перед кем особливо кичиться нечем. У Луки отец состоял в гончарной сотне, у Прокопа батя держал паром через Москву-реку у Семиверхой башни, а Митрофан, самый старший в их компании, ему исполнилось уже одиннадцать лет, был сиротой. Но зато он, как дворянский сын, отец коего сложил голову за веру и государя, был приставлен к кремлевским конюшням. Поэтому у всех них был почти беспрепятственный доступ в сам Кремль, а Митрофан, несмотря на сиротство, имел в их компании довольно высокий статус. Хотя, конечно, не такой, как у Акима, сына известного в Белом городе кузнеца-оружейника. Кузнецы в Белом городе вообще были наперечет. Ремесленные слободы еще при Грозном-царе выселили в Скородом [8] , окруженный уже при его сыне земляным валом с частоколом и деревянными воротами. Аккурат после того самого набега крымчаков, когда нехристи Москву разорили и пожгли. Так что сам факт того, что тятя Акима имел кузню именно в Белом городе, уже поднимал авторитет его семьи на недосягаемую высоту.
8
Скородом, иначе Земляной город, часть средневековой Москвы от стены Белого города, проходящей по границе современного Бульварного кольца до вала с частоколом, располагавшимся на месте Садового кольца.