Еще одна чашка кофе
Шрифт:
— Какая же вы легкомысленная, Оленька! — с насмешкой сказал Клинский, входя в гостиную. — Замуж за меня собирались, в итоге вышли за другого, потом стали жить с третьим, до чего же ветреная барышня!
— А, это вы! — сморщилась Ольга. — Так вы явились читать мне нотации?
— Ну помилуйте, Леля, кого заинтересуешь нотациями? — хмыкнул Клинский. — Я пришел поздравить вас с Новым годом, принес вам продукты.
Он поставил на стол увесистый мешок и деловито перечислил:
— Здесь сахар, крупа, масло, окорок и даже шоколад.
Ольга бросила на Клинского
— Это все лишнее: и крупа, и окорок, и «даже шоколад»! Заберите, пожалуйста, и больше не носите. Мы не голодаем!
— Гордая, значит? — усмехнулся Клинский. — Ну-ну, не пожалейте, Оленька.
Он развернулся и вышел из комнаты.
— Ух, как ты его срезала! — улыбнулась Ксения.
— Ненавижу таких, как он! Знаешь, он совершенно непотопляемый, этот тип прекрасно устроится при любых режимах и останется самодовольным и сытым. И профессия у него подходящая — адвокат! Про него говорят, что он черта оправдает, если тот ему хорошо заплатит.
От такого, как он, принять окорок с шоколадом — последнее дело. Хотя, может, и надо было взять у него продукты, — вздохнула Ольга, — родители бы поели. Что ж — ладно!
Ольга растопила печь, погладила крутившуюся рядом Нелли и подмигнула Ксении:
— Ну что, сестра, будем с тобой вдвоем встречать Новый год? Правда, стол у нас скудный, ни окорока, ни, что ты будешь делать, шоколада! Но у нас есть хлеб, картошка и дрянь-селедка, живем, сестрица! А главное, у нас есть мамина вишневая наливка!
Сестры расположились на своем любимом широченном подоконнике; простенькая новогодняя закуска, рюмочки с наливкой, слабенький чай в чашке у Ксюты, желудевый кофе у Ольги.
За окнами хлопьями валил снег, через мост переходили какие-то люди в шинелях и с ружьями.
— Сейчас бы положить на тарелку кусок любимого «Пирога Двенадцатой ночи», с засахаренной, огромной — с дом! — вишней! Кладешь вишню в рот, а она тает-тает, — улыбнулась Ольга. — Сколько себя помню, мы всегда заказывали этот пирог на Рождество и Новый год! А теперь кондитерская наша закрыта, может статься, что и навсегда. Эх, вернуться бы в прошлое, я бы у них съела все пироги, а уж кофе напилась на всю жизнь, целую реку бы выдула. Ах, Ксюта, какая это радость — сидеть в кондитерской, пить кофе и просто глазеть в окно. Так подумать, жизнь вообще состоит из маленьких радостей и большой беды!
— От Сережи так и нет известий? — тихо спросила Ксения. — Беспокоишься за него?
Ольга сникла, о Сергее она знала лишь, что он где-то на Дону с Белой армией.
— Да, переживаю, потому что знаю — он не станет себя беречь, — Ольга махом опрокинула рюмку с настойкой. — Сергей — заблудившийся в веках рыцарь, и он, конечно, будет сражаться до конца. А ты, Ксюта, беспокоишься за Колю?
— Я боюсь за него! — кивнула Ксения. — Они с Сергеем оба рыцари, просто верят в разное, сражаются каждый за свою правду и умереть готовы каждый за свое, но суть у них одна и та же.
Ольга проводила глазами очередной отряд красноармейцев с ружьями, переходивших мост, и покачала головой:
— Что же это за правда такая, что у каждого она своя? Так не может быть, не должно, правда одна — безотносительная, абсолютная!
— И в чем она? — вздохнула Ксения.
Ольга горько улыбнулась:
— Вот этого я не знаю!
Потрескивало пламя в печи, за окнами разыгрывалась уже настоящая вьюга.
Ольга глотнула кофе, такой горький, что, казалось, горше этой желудевой пакости уж ничего не бывает, и поежилась — несмотря на печь, в комнате все равно было холодно.
Ксюта поправила сползшую с плеча сестры шаль:
— Все хочу спросить, Оленька, где твой крест?
— Отдала Сергею.
— Так надо купить тебе новый, — вскинулась Ксения, — хочешь, я завтра в церковь…
— Я больше не верю в это, — решительно прервала Ольга, — Этот ваш Бог… Кого и от чего он уберег?! Не верю в него. Кончено!
— Какие страшные слова, — ахнула Ксения, — Оленька, тебе не надо больше пить маминой наливки!
— Ты думаешь, я пьяная, Ксюта? — усмехнулась Ольга. — А я, может, трезвее многих! Вот ты меня винишь, что я зло с Колей обошлась, будто это невесть какое преступление! Подумаешь, один глупый поступок барышни-идиотки — не за того вышла! А люди вон похлеще ошибки совершают — раскачивают страну, бьются за какие-то свои истины и призрачную правду на проломленных черепах друг друга!
Ольга посмотрела в окно — снежные вихри, на пару шагов уж ничего не видно и не понятно, но на мосту все то же движение.
— Ну куда они все идут, идут? — с раздражением выпалила Ольга. — Какие-то просто духи снега, с ружьями…
В оконные рамы сильнее застучал ветер, тихонько затявкала во сне Нелли.
Старые часы пробили двенадцать раз.
— С новым годом, Оленька! — сказала Ксения.
Петроград
1918 год
Весной Ольга неожиданно встретила на улице Николая. Он похудел, коротко остриг свои роскошные волосы и был до краев полон лихой бедой.
— Что же, Леля, ты счастлива? — спросил Николай, буравя ее глазами.
— А ты, Коля? — через силу улыбнулась Ольга.
Николай молчал, только в глазах горели какие-то всполохи будущего несчастья, которое Ольга интуитивно почувствовала.
— А у меня все впереди, Лелька, — хрипло сказал Николай, — все только начинается, вот увидишь!
Он хотел сказать что-то еще, но махнул рукой, развернулся и ушел.
Ольга недоуменно смотрела ему вслед: о чем это он говорил?
Вскоре после встречи с Николаем, в начале июня, отец предложил Ольге и Ксении съездить в Павловск — проверить дачу.
Еще на подходе к дому Ольга поняла, что что-то не так — защемило сердце, заныла душа; а когда подошли ближе, стало ясно, что в их доме побывали непрошеные гости. Да ладно бы только побывали, но зачем искорежили, разрушили? Разбитые окна, переворошенные вещи, искалеченная (будто ее бросали об пол в порыве лютой злобы) мебель, выгоревшая веранда — словно бы здесь разгулялся Соловей-разбойник с отрядом поджигателей.