Еще одна чашка кофе
Шрифт:
«Только такая идиотка, как ты, Леля, могла взять с собой духи и стихи в камеру, уж лучше бы и впрямь захватила теплое пальто, кто его знает, насколько придется здесь задержатся!» У нее больше не было уверенности в том, что чекисты быстро во всем разберутся и отпустят ее домой. В нынешнем состоянии полной неопределенности и растерянности она пока поняла только, что Николай задержан за участие в мятеже левых эсеров, а ее, как его фактическую жену, арестовали, чтобы она дала на него показания.
Наконец ее снова вызвали на допрос, и уже знакомый ей следователь с усталым лицом, беззлобно,
Следователь пожал плечами:
— Что ж, может быть, вы действительно ни при чем. Допустим, я готов вам поверить. И то верно — зачем такой симпатичной барышне заниматься контрреволюционной агитацией? Но ведь вы не могли не знать о делах вашего мужа и о его друзьях по партии?
На мгновение Ольга задумалась; когда она жила с Николаем, к ним в дом часто приходили его товарищи, они бесконечно пили чай, часами обсуждали свои революционные планы, и, конечно, она знала их всех поименно и могла бы теперь с легкостью назвать их имена.
Нет, не могла! Ольга решительно заявила, что они с Николаем давно не живут вместе и что она ничего не знает ни о его жизни, ни о его знакомых.
Чекист кивнул, записал ее слова, и Ольгу вновь отправили в камеру.
Через месяц таких допросов она поняла, что скоро сойдет с ума; одно и то же: серый кабинет, каменный мешок камеры, все те же вопросы человека с монотонным голосом. Она старалась держаться — перебирала в памяти эпизоды жизни с Сергеем, представляла их любимые места. «А сейчас ведь начало сентября? Значит, деревья скоро пожелтеют, и полетят листья, а они, как говорил Сережа, все разные! А в нашем саду в Павловске уже налились яблоки, эх, сейчас бы впиться зубами в наливное, ароматное яблоко! И как бы хотелось теперь побежать по тому бескрайнему зеленому лугу, который мы столько раз измеряли шагами с Сережей и с Ксютой!»
На допросах она неизменно отвечала — не знаю, не помню, не видела. Скучный человек из органов вздыхал и записывал ее бесконечные «не», но потом что-то изменилось.
Однажды, когда ее в очередной раз привели на допрос, Ольга увидела нового следователя; этот был молодой, резкий, острый, как бритва, брал нахрапом. В нем уже не было никакого намека на интеллигентность, а лишь злой задор и желание сломать любого врага революции. Новый следователь постарался с ходу испугать Ольгу и пообещал, что она все равно подпишет все, что он скажет.
С того дня ее арестантская жизнь пошла по такому сценарию — следователи чередовались; Ольгу допрашивал то первый следователь, то другой. «Интересно, они специально выбрали такую тактику, чтобы играть на контрастах, или просто так случайно подобрались друг к другу, без всякого умысла и расчета?» — недоумевала Ольга.
Не подписывать, держаться, не дать себя сломать, — повторяла она, как заклинание, во время допросов. Не сойти с ума. Не верь, не бойся, не проси. Не верь, не бойся.
Опять допрос. Снова это монотонное — холодные капли по темени — бормотание: «Назовите знакомых Николая Свешникова, подтвердите, что ваш муж виновен…»
Но даже это не казалось ей таким невыносимым, как то, что последовало потом.
На очередном допросе молодой следователь вдруг спросил ее о сестре:
— У вас есть младшая сестра?
Услышав про Ксюту, Ольга, шептавшая про себя привычную мантру стойкости, мгновенно растерялась и потеряла самообладание:
— А при чем здесь моя сестра? Она ничего не знает! Она вообще ни при чем!
Молодой следователь довольно улыбнулся — вот вы и выдали себя, барышня, значит, это и есть ваше слабое место!
— А мы арестуем вашу сестру и посмотрим, знает она что-то или нет. Но вы все еще можете помочь нам, и тогда вашу родственницу не тронут.
Вернувшись с допроса, Ольга отвернулась к холодной, сырой стене.
Ксюта — серые распахнутые глаза, мечтательная улыбка; сестра, подруга, совсем девочка. «Ксюте сюда нельзя — она слабенькая!» — с какой-то рвущей душу нежностью подумала о младшей сестре Ольга. Ей вдруг вспомнилось, как в детстве они с сестрой играли в «цветы», и Ксюта всегда называлась одуванчиком, потому что она и впрямь была так похожа на этот цветок — сама мягкость, нежность, дунешь сильнее, и полетит снежный пух! А Ольга себя называла чертополохом: я — вредная колючка, смотри, со мной поосторожнее, меня в вазу не поставишь и в руки не возьмешь!
И сейчас она понимала, что у нее куда больший запас прочности, чем у Ксюты, и что та, оказавшись под арестом, может сломаться, погибнуть.
Ольга вжалась лбом в стену, лицо пылало, мысли лихорадочно теснили друг друга, тяжелый выбор давил сердце: что делать?
Среди прочего она вспоминала какие-то, казалось, давно забытые сцены из детства. Вот папа читает вслух ей и маленькой Ксюте героическую книгу «о подвигах, о доблести, о славе», в которой речь идет о том, что в жизни у каждого человека бывает такой миг, когда он должен сделать важный выбор, и что именно в эту минуту ты и проявляешься полностью.
И вот она, шестилетняя, в тот же день толкает пятилетнюю сестру в бок и хохочет:
— Ксюта, тебе надо сделать мучительный выбор между пирожками с черникой или с малиной! Но я тебе помогу — я съем и те и другие, избавив тебя от сомнений!
Потом она хихикает, успокаивает плачущую сестру и сует ей пирожки: да успокойся уже, ничего я не съела!
А еще Ольга вспомнила вдруг, что в тот день папа, закончив читать, сказал им с сестрой, что вся жизнь человека есть лишь подготовка к тому решающему моменту, когда он должен сделать свой выбор. И вот теперь, спустя много лет, этот миг наступил в ее жизни. Вот он — твой решающий момент. И надо выбирать.
Ну, Ксюту она никогда не предаст, но тогда… И злобный чертик шепчет ей на ухо: назови им Колиных друзей, тех, что приходили к вам домой, пили чай, ну им ведь и не будет ничего — за чай, поди ж ты, не расстреляют? Всего три-четыре фамилии, ты просто назови, а бубнящий с резким разберутся, что к чему. И если Колины друзья ни в чем не виноваты, их ведь отпустят!
И все-таки, несмотря на подобные мысли, она не могла переступить черту и предать Николая и его товарищей.
Ольга, как зверь, металась по камере. Если они додавят меня, я сломаюсь. Что же делать?