Еще одна сказка барда Бидля

rain_dog

Наконец, мы останавливаемся, наверное, мы просто от стресса, свалившегося на нас днем, позволили себе так разыграться. Переводим дух, и вот тут Рон, наконец, спрашивает:

– Слушай, Гарри, а Снейп не сказал, где мебель брать? Нам бы хоть кровать какую колченогую…

Когда мы добираемся до кладовых, у нас троих возникает полное ощущение, что мы попали в сокровищницу. Ну, такую сокровищницу, где просто никто давно не прибирался. Здесь нагромождение столов, столиков, кресел - величественных, с высокими прямыми спинками, уютных, с «ушами», с обитыми мягкой тканью подлокотниками. Шкафы и шкафчики, тумбочки и тумбы, стеллажи для книг, рабочие столы, кровати с пологами и без, совсем узкие из серии «мечта аскета», и широченные, просто-таки многоспальные! Для кого, интересно? И парадный портрет Гриффиндора… Слава Мерлину, не конный!

– Интересно, откуда тут этот склад мебели?
– спрашивает

Рон, обозревая предложенное им на разграбление богатство.

– Собралось, наверное, за все время, - Герми пожимает плечами.

– За века, Герми, - таинственно говорю я.
– Можешь выбрать все, что пожелаешь, но помни - если не успеешь вынести все до полуночи, кровать превратится в тыкву, стулья - в мышей, а рабочий стол, на который ты уже, как я вижу, наметилась, станет большой жирной крысой и сбежит вон в ту нору!

– Правда? То есть не про крысу, - Герми смеется, забыв недавние обиды, нанесенные ей будущей свекровью.
– Правда? Он сказал, все, что мы захотим?

Хорошо, что они не хотят парадный портрет.

Мы проводим здесь, наверное, несколько часов, тщательно выбирая обстановку для жилища моих самых лучших Рона и Герми. Причем я прилагаю немало усилий, чтобы буквально навязать им, нет, не роскошные, а просто красивые и удобные вещи, потому что оба чувствуют себя приживалами, которых пустили погреться и переночевать богатые родственники. Вот так, вначале они спасают этот чертов магический мир, слушают всю эту мерзость, которую не постеснялись вылить им на голову сначала Мак Гонагалл, а потом и миссис Уизли, а потом боятся попросить себе лишний стул! Так что я, преодолевая отчаянное сопротивление Гермионы, буквально навязываю ей роскошный туалетный столик, прекрасно подходящий к остальной мебели, подобранной для спальни. И потом мы, наконец, вызываем домовиков.

Но вот сил на то, чтобы сообразить, как расставить все это новоприобретенное богатство, уже просто нет, так что кровать отправляется в спальню, а вся остальная мебель остается ждать того часа, когда у ее новых хозяев появятся силы и идеи определить ее на постоянное место. Завтра, да, завтра, если они смогут договориться о том, что и куда ставить… Так что я оставляю их, обессиленных, но полных боевого духа, сидеть в креслах посреди всеобщей разрухи, и спорить. Они ужасные спорщики, но, похоже, это просто их способ совместного существования.

Подобно тому, как магглы на новоселье первой впускают в новое жилище кошку, так и мне выпадает честь освятить своим омовением ванну в новых апартаментах Рона и Герми, так как я просто не решаюсь показаться на глаза Северусу после нескольких часов возни на этом складе мебели. А потом, после того, как и Рон с Герми следуют моему примеру, мы просто сидим вокруг отвоеванного у хаоса столика, пьем чай и потихоньку, еще очень неуверенно, позволяем себе радоваться так негаданно наступившему благополучию (?), покою (?), счастью (?). Мы и сами не знаем. Пока, наконец, по смягчившемуся свету, падающему в окна жилища моих друзей, я не понимаю, что и мне пора возвращаться домой.

* * *

А вечером Северус выполняет свое обещание, данное мне жарким полушепотом в холле около Большого Зала, причем делает это так, что я оказываюсь в нереальном пространстве, где нет больше ни земли, ни неба, но я ясно вижу, как в его прозрачной легкости пересекаются параллельные прямые счастья. И звездопад под моими сомкнутыми веками никак не желает прекращаться, так что я на несколько мгновений вновь теряю малейшее представление о том, как звучит мое имя. Пока я не слышу, как его называет Северус. Мне кажется, что говорить сейчас что-то - святотатство, так что просто сжимаю его пальцы. И почему-то вспоминаю, как недавно читал в какой-то книге, что люди состоят из пепла умерших звезд, и тогда просто пожал плечами, потому что слова показались мне красивыми, но пустыми. А сейчас вот я сам чувствую себя таким вот пеплом, только моя звезда не умерла, а только что ослепительно взорвалась и сгорела без остатка, но я успел вобрать в себя ее свет до последнего блика. «Как пепел», с трудом шепчу я, а он тоже шепотом отвечает «Да», будто бы знает наверняка, о чем я думаю сейчас. Мы лежим рядом, мне кажется, проходит вечность, и ее сменяет другая, а затем еще одна, а мы продолжаем все так же лежать на спине, не двигаясь, не накладывая очищающих заклятий. «Эй, ты не спишь?» - спрашивает он, наконец. Нет, не сплю. А может быть, сплю, но это совершенно не важно. «Иди ко мне», - говорит он очень тихо, так что я с трудом могу разобрать слова. И я переворачиваюсь на живот, складываю руки у него на груди и устраиваюсь так, чтобы видеть его глаза. Смотрю в них и совершенно бездумно улыбаюсь, вывожу кончиками пальцев замысловатые узоры

на его груди, обвожу выступающие ключицы, рисую круги на его плечах. И он тоже смотрит на меня, не отрываясь, улыбается, и взгляд его сейчас такой нежный и грустный. У него вообще грустные глаза, когда он не прячется за очередной из своих личин, но это я заметил совсем недавно. И он тоже начинает бездумно водить пальцами по моему лицу, будто хочет еще раз прорисовать каждую черточку, а потом, видимо, заметив, что он делает, просто кладет обе руки мне на поясницу, обнимая и чуть прижимая к себе.

– Послушай, я хотел сказать тебе… - начинает он.
– Потом уже не скажу, наверное. Просто хочу, чтоб ты знал это сейчас, Гарри. Ты возвращаешь мне жизнь. Ту, которой у меня не было. Правда.

Он смущенно замолкает. А я почему-то понимаю, что мне сейчас не нужно ничего отвечать, и просто совсем легко целую губы, только что произнесшие самые невероятные слова на свете.

* * *

Официально мы заключаем брак пятого августа, в один день с Роном и Гермионой. Северус специально выбирает такую дату, так как хочет, чтобы в августе у меня все же было что-то, что стоит праздновать, раз я решил окончательно забыть о моем дне рождения. Так как новобрачные, причем обе пары, окончательно и бесповоротно не желают никого видеть рядом с собой в этот волнующий и радостный день, мы зовем только Кингсли. Министерский служащий, наверное, не привыкший к столь будничным свадьбам, смотрит на нас несколько удивленно, но вопросов не задает, то есть, задает, конечно, но лишь те, что положены в подобных случаях. Добровольно ли или по принуждения, согласны или не согласны. Мы добровольно и согласны, так что говорить тут больше не о чем. Но он все же не может смириться со своей столь скромной ролью на сегодняшней церемонии, так что, когда все формальности уже соблюдены, он разражается многословной поздравительной речью - о счастье, долге, испытаниях, о том, что и в радости, и в горе… Когда он доходит до многочадия, мы с Северусом молча переглядываемся, он только закатывает глаза, что мол, делать нечего, бог терпел и нам велел, но я не выдерживаю.

– Сэр, большое спасибо Вам за добрые слова. Мы очень Вам благодарны. Просто скажите, где нам поставить подписи.

Старичок явно ошарашен моей наглостью, однако немедленно протягивает нам брачные контракты. Северус, Кингсли и Рон с Герми держатся из последних сил, чтобы не рассмеяться. Да, пусть я буду неотесанным нахалом, но я больше не могу ничего этого слушать, боюсь, слова всех тех, кто за прошедший после помолвки месяц хотел что-то пожелать нам - знакомых и незнакомых - скоро просто потекут с моих ушей, как сладчайший кисель. Я уже не говорю о том, что пришлось нам вынести на церемонии награждения - слова, слова, как опадающие листья, как непрекращающийся снег, неотвратимые, как поток атмосферных осадков, норовящие, кажется, продолбить дыру прямо в темени, чтобы уже вовсе беспрепятственно заполнить голову, улечься там плотными стопками заранее написанных бессмысленных речей. Все, что говорится не для нас, нет, для себя, чтобы потом с небрежной гордостью сказать какому-нибудь своему приятелю, не такой важной птице: «Ну, слышал, как я вчера выступил на церемонии? Ничего?» Чужие глаза, чужие руки, пожимающие мою, просто так, по долгу службы, прикасающиеся к тем, кто мне дорог.

Так что я ставлю свою подпись на нашем брачном контракте рядом с коротким росчерком Северуса, потом уже расписываюсь как свидетель в контракте Рона и Герми и торопливо выхожу за дверь.

– Ну, Гарри, ты даешь, - добродушно улыбается мне Кингсли, а Северус, вышедший следом за мной, уже кладет мне руку на плечо.

– Не могу больше, - выдыхаю я.
– Мне кажется, если еще кто-нибудь что-нибудь скажет или пожелает, я вспомню, как пользоваться смертельными проклятьями и с легкой душой сяду в Азкабан.

– Я тебе сяду!
– Северус смеется.

– Ну, что ж, дорогие новобрачные, - шутливо и торжественно произносит Кингсли, оглядывая нас четверых, - а будет ли мне позволено пригласить вас в ресторан? Отметить-то все же надо!

И Кингсли, о, пусть все боги его родины будут милостивы к нему до тех пор, пока не стихнут его шаги на этой земле, ведет нас в шикарный маггловский ресторан! Туда, где нет любопытных глаз и щелкающих колдокамер, слащавых улыбок, где - о счастье - до нас нет никому никакого дела. Где мы просто богатые посетители, заказавшие отдельный кабинет, дорогие закуски и напитки, где звенят сверкающие бокалы в наших руках, отражаясь от зеркал на стенах. Разумеется, мы давно избавились от мантий - Гермиона невероятно хороша в платье, похожем на розовое облако, я, Рон и Северус в маггловских костюмах, приличествующих случаю, а Кингсли… О, на нем незабываемая разноцветная хламида, в которой он выглядит, как африканский царь.