Еще жива
Шрифт:
Я резко поднимаю левую руку и бью локтем ему в живот. Он успевает отскочить, чтобы почти избежать удара, но это дает мне возможность сделать следующее: пользуясь тем, что незнакомец немного отпустил веревку, я прокручиваюсь вокруг, хватаюсь за нее и вырываю из его рук.
Слишком темно, чтобы видеть, как веревка обжигает ему кожу, но его приглушенный вскрик сообщает мне об этом.
— Сумасшедшая, — говорит он, восстановив равновесие.
Он тащит меня за руку назад, на крыльцо дома, из которого я только что вышла.
— Говори,
— Где Лиза?
— Мертва.
Мое сердце летит вниз, словно сорвавшийся с тросов лифт. Не могу сдержаться, бью. Мой кулак ударяется во что-то в темноте. Судя по ощущениям, это может быть его лицо. Затем по моей щеке бьет чужая ладонь. В голове звенит, сквозь ставшую комом в горле жалость вырываются всхлипы.
— Ублюдок, она была всего лишь ребенком.
— Безмозглая девка, сама ушла в темноту. Ты бы могла воспитать ее получше.
— Она не моя, просто была со мной.
— Ладно, все равно она безмозглая девка. Теперь уже мертвая, тупая девка.
— Что ты сделал?
Он толкает меня к окну, показывает рукой.
— Видишь свет?
Свет, как и раньше, немигающий, постоянный.
— Вижу.
— Твоя пустоголовая подружка там. То, что от нее осталось.
— Я хочу увидеть ее.
— Не сейчас. Сначала ты ответишь на мои вопросы.
— У меня тоже есть вопросы.
— Нет. У тебя нет выбора.
Я все никак не могу определить, что у него за акцент. Какой-то европейский. Немецкий, австрийский, возможно, швейцарский. Я не различаю их, отчего мне чрезвычайно стыдно. Как плохо я знала мир, от которого теперь мало что осталось.
Лиза мертва. Теперь есть только я. Я и этот парень.
— Я — никто. Уборщица в фармацевтической фирме.
Он зло смеется.
— Уборщица. Хочешь, чтобы я поверил, что уборщица смогла так далеко забраться?
— Почему нет?
— Ты так же тупа, как и твоя подружка. Иди за мной.
Как будто я могу отказаться. Он обмотал веревкой мои руки, и я вынуждена следовать за ним назад по ступеням крыльца. Ветер утих. Дождя нет и в помине. Облачно, в такую ночь смерть подстерегает повсюду.
Рассматриваю его силуэт. Не очень крупный, но выглядит физически крепким, жилистый, хотя и не мускулистый. Одного со мной роста, если я стану на высокие каблуки. Я одолею его. Если я дождусь подходящего момента, я смогу с ним справиться. Я надеюсь. Ради Лизы. Ради себя. Ничто не может остановить меня на пути к кораблю.
— Прости, — шепчу я, надеясь, что Лиза простит.
— Я тебе покажу кое-что. Но если будешь шуметь, я оторву твою дурацкую голову. Кивни, если поняла.
Я киваю, показывая, что поняла. Хотя, по правде сказать, еще никогда в своей жизни я не понимала так мало, как сейчас.
Каменное чудовище притаилось на поле за околицей села, зловеще сияя в темноте своим единственным глазом. И этот одноглазый зверь принадлежал иному миру.
Теперь мой захватчик двигается медленно, с осторожностью
Когда мы подходим к окну, он отталкивает меня в тень, прикладывает палец к губам и поднимает лицо к мутному стеклу.
Я тоже хочу посмотреть. Мне нужно посмотреть. Даже если все ужасы земли собраны в этом амбаре, мне нужно заглянуть туда.
Этот светловолосый человек, со скулами такими высокими и острыми, что ими можно резать холодное мясо, почувствовал мое острое желание и удовлетворил его.
С балок, более толстых, чем мое бедро, свисают крючья — испанские вопросительные знаки, ставящие вопрос, ответ на который я хотела бы не знать. Но я знаю, знаю, что здесь происходит, и сильно жалею об этом. Я — городская девушка, там родилась и выросла. Мясо ко мне попадало уже расфасованным, обработанным консервантами и с ценником. Но здесь мясо бродило стадами.
Полдюжины выживших из этой деревни, одетых в отрепья, собрались здесь. Я приглядываюсь, изучаю пространство, охватывая все целиком, потом разбирая на фрагменты логово, которое тут устроили эти существа, когда-то бывшие людьми. Кости и солома цвета ржавчины всюду разбросаны по амбару. Разлагающаяся запекшаяся кровь. Старые кости, обглоданные до блеска, принадлежат курам и другим домашним животным. Их разламывали надвое и высасывали костный мозг. Кучи пустых консервных банок ржавеют по углам. Грязные обертки от продуктов устилают пол ковром, который никогда не сгниет. По стенам развешаны никому теперь не нужные инструменты. Урожаи больше не созревают под яркой осенней луной.
Один из обитателей амбара отделился от остальных, подполз к деревянному ведру колодезной воды; остро выступающие кости образовывают ряд шипов на его спине, и мне больно на него смотреть. Шипы содрогаются, пока он пьет. Удовлетворившись, он усаживается на корточки, вода ручейками сбегает с его лица на испачканную пищей грудь. Его изодранная в клочья рубаха пропитана засохшей кровью животных. Остальные собрались неровным кругом, глядя куда-то вверх: что-то приковало их внимание. Туда же скользит и мой взгляд, минуя перекрещивающиеся балки, пока не натыкается на что-то бело-голубое. Мое сердце останавливается.
Лиза.
Отчаяние и ужас, должно быть, загнали ее так высоко. Я не понимаю, каким образом она туда попала, но не в этом дело: она смогла это сделать, стремясь к относительной безопасности.
Мои плечи вздрагивают от непреодолимого желания броситься к ней. Незнакомец оттягивает меня от окна, разворачивает, пока Лиза не исчезает из моего поля зрения. Он уводит меня от амбара по направлению к деревне.
Я цепляюсь за мокрую полу его куртки. Слишком темно, чтобы рассмотреть, но я помню, что она бледно-зеленого цвета, наподобие военной формы.