Есенин
Шрифт:
Дед Фёдор по-молодому проворно обернулся к внуку.
«Учить его надобно непременно. А то что же ему, собак гонять по селу? Пора нам своего учёного человека иметь при семье. Всё-таки учитель!»
Отец положил руку сыну на плечо.
«Марать бумагу стишками прекращай. Стишки и всяческая писанина — чепуха, Сергей. Всё это будет помехой в ученье. Это тебе мой наказ».
Сын сдержанно промолчал.
...И вот теперь он сбежал из школы, и надо в письме к отцу объяснять, почему не хочет учиться, и спрашивать, что ему дальше делать.
Он слез с печи, на ощупь сунул ноги в валенки,
Тягостная тишина стояла в избе, когда Есенин старательно исписывал листок; лишь перешёптывались в углу богомолки. Вложил листок в конверт, заклеил, надписал адрес: «Москва, улица Щипок, мясной магазин Крылова для прикащика Есенина Александра Никитича». Надписал и вдруг поёжился — то ли от охватившей внезапно тоски, то ли от стыда или от глухого, необъяснимого отчаяния.
Мать подержала конверт за уголок, задумчивая и, кажется, сильно расстроенная, положила обратно на стол. Ей до слёз стало жалко сына.
— Ну, вот... — Она вздохнула. — И написали... А пока придёт ответное письмо от отца, вернулся бы в школу, сынок... — Она сказала это робко, просительно, наверняка зная, что он заупрямится.
Но он ответил:
— Хорошо, мама, поедем. — И сразу же повеселел, в нетерпении засуетился. — Завтра же с рассветом и тронемся.
Мать сразу расцвела и помолодела, двигалась по избе легко, с удивлением глядя на сына, не умея понять, что же с ним произошло. Потом подошла к нему, приникла сухими губами к его голове. Из глаз матери выкатились крупные и тёплые слёзы.
В сизых космах мороза ввалился в избу дядя Саша в дублёном полушубке с бараньим воротником, в треухе из собаки; сняв рукавицы, сунул их в печурку, обмёл у порога валенки жёстким веником.
— Встал, сокол ясный! — Он кивнул Есенину. — Вот стервец, надавал всем хлопот!
Дед велел ему:
— Готовь подводу для дальней дороги. Отвезёшь его назад...
Рассвет они встретили далеко от села. После бурана поле белело сугробами, пышными и чистыми. По ним вдоль одиноких вех пролегала дорога, ещё свежая, ненакатанная. Есенин оглядывался, пытаясь угадать, где он сбился с пути и встретил волков. Да нет, какие в самом деле волки, ему просто показалось тогда!..
Из-за тёмной гряды леса вдали выползло косматое солнце, и розовый свет, подобно позёмке, потёк по сугробам, обнимая белую равнину всё шире, шире. Есенину представилась огромная, без конца и края Русь, вся заваленная снегом; по ней нёсся розовый свет зимнего утра. Он, вздрогнув, передёрнул плечами радостно, от полноты чувств: его влекло за какие-то неведомые пределы неосознанно, но неодолимо. Точно путник в пустыне, ощутил вдруг здесь, в заснеженном поле, неутолимую жажду, которая заставляла кричать: хочу знать! Знать! Многое знать, без разбора, чтобы насытить душу сполна; где они встретятся, эти знания, в спас-клепиковской школе или где ещё, возьму, буду хватать охапками! И с сынками богатых справлюсь! Охватило радостное нетерпение: скорей, скорей на место за парту, скорей снова услышать знакомый голос учителя... Вспомнил свои слова: «Буду работать в поле. Женюсь...» Понял всю их нелепость и засмеялся.
Мать повернулась к нему.
— Ты что, Серёжа? — Она была закутана в тёплый шерстяной платок, виднелись одни глаза, тёмные ресницы стали белыми от инея; глаза улыбались — она тоже была очарована и этим утром, и снегами, и морозным бодрящим воздухом; а сын — вот он, рядом с ней, он возвращается в школу...
— Ничего, так, — помедлив, ответил Есенин, встал в санях, держась за плечи дяди Саши. — Погоняй! — И тут же невольно вырвалось: — Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый!..
Есенин провёл мать в комнату, где находился старший учитель Хитров [7] ; тот стоял у окна спиной к вошедшим, грел ладони о стакан с горячим чаем. На краю стола возвышалась стопка исписанных листков и тетрадей, в углу на шаткой этажерке голубел глобус. Мать низко, почти касаясь рукой пола, поклонилась.
— Не обессудьте, Евгений Михайлович, что помешали.
Учитель круто обернулся — коренастый, крепкий, ёжик густых, как бы спрессованных волос обмётан сединой, лицо русское, широковатое, с коротко подстриженной бородкой и усами, взгляд строгий и в то же время доброжелательный, участливый.
7
Хитров Евгений Михайлович (1872—1932) — учитель русского языка и литературы в Спас-Клепиковской второклассной учительской школе.
— Вот, привезла, — смущённо объяснила мать и подтолкнула сына чуть вперёд, на глаза учителю.
— Вот уж действительно возвращение блудного сына! — тихонько, с иронией воскликнул учитель.
— Не храните к нему зла, Евгений Михайлович, — сказала мать. — Это он по дурости своей так сделал. Не подумавши.
Хитров подошёл ближе.
— Я учитель... — начал он и замолк, не зная, как звать эту женщину, с таким достоинством державшуюся перед ним.
— Татьяна Фёдоровна, — подсказал Есенин.
— Я учитель, Татьяна Фёдоровна, — повторил Евгений Михайлович, — я не имею права хранить зло на учеников, какие бы они ни были. А характеры у них разные, повадки тоже... Вот, к примеру, ваш сын. — Учитель легонько коснулся рукой плеча Есенина; усы шевельнулись от усмешки. — Знаете ли вы, уважаемый, сколько вы доставили хлопот всей школе? Искали вас по всему городку. Да-с!.. Пока не догадались, что вы, господин Есенин, изволили сбежать домой.
Есенин, опустив глаза, виновато переминался с ноги на ногу.
— Примите его, пожалуйста... — попросила Татьяна Фёдоровна.
Учитель помолчал, как бы что-то взвешивая или решая. Есенин заволновался: а вдруг откажет — и, опережая его ответ, попросил, торопясь:
— Примите, господин учитель.
Глаза Евгения Михайловича потеплели.
— Примем, — сказал он. — Конечно же примем. Тебе учиться надо, дорогой друг. Долго и упорно учиться. Теперь неучёному место в жизни — самое последнее. События на свете становятся всё сложнее, в них неучёному — как в лесу без дороги... Но ты не выкинешь больше какой-нибудь шутки?