Эсфирь, а по-персидски - 'звезда'
Шрифт:
Когда же очередь дошла до лунной жрицы, неожиданно для всех она тоже взяла в руки позолоченную арфу и запела, по-прежнему неотрывно глядя в лицо царицы Астинь, и голос у неё оказался резким, как у ночной птицы:
"Никому не остановить пожирающего все потока,
когда небо гремит и дрожит земля,
когда матерей и детей окутывает тьма
накрывает их, словно платком, окутывает саваном,
а зеленый тростник склоняет под ударами свои стебли.
Никому не остановить потока с неба.
И никому не остановить потока времени,
пожирающего все на своем пути.
Ни рабыне, вяжущей тростник,
К тому же, лунная жрица так сильно облокотилась своим телом на инструмент, что в наступившей тишине сделалсь слышно, как арфа все ещё продолжает жалобно скрипеть, хотя мелодия уже как будто бы закончилась. Что это за песня?
– тихо спросила царица Астинь.
А потом добавила:
– Она не подходит для пира, это не застольная песня. Наверное, её исполняют во время какого-то обряда, который мы не знаем.
– Похоже, так и есть, - согласилась жрица.
– Но бывает, что пир - это тоже обряд, который понимают лишь посвященные, ведь не зря же я сегодня сюда пришла. Иногда пир - это обряд, который отделяет прежнюю жизнь от новой, совсем другой.
– Что ты хочешь этим сказать, Синтара?
– повела плечами Астинь, как будто бы ей вдруг стало зябко, хотя в зале горело множество светильников.
– Только то, что уже сказала, царица.
– Конечно, ведь после хорошего пира ещё очень долго хочется петь и веселиться, и как будто бы начинаешь жить совсем по-новому!
– воскликнула одна из самых молодых и веселых девушек.
– Скажите, но почему мужчины каждый день устраивают себе такие праздники, а нам дозволено вместе собираться лишь в редкие дни? Значит, тем более, мы должны так веселиться, чтобы хватило на месяц, а то и вовсе на целый год...
Как раз в это время слуги снова принесли на подносах лакомства из меда, орехов и буйволиного молока, кувшины с новым вином и все начали пробовать сладовти и вино. Все, кроме лунной жрицы, которая по-прежнему в упор разглядывала царицу Астинь, как будто хотела прочитать по лицу всю её судьбу.
– Почему ты не пьешь вино, Синтара?
– прошептала царица Астинь.
– Или тебе не нравится вино из царских кладовых?
Тогда жрица снова навалилась на арфу, ударила пальцами по струнам и пропела:
"Мой лунный бог - слаще любого хмельного напитка
У моего бога сладость и в губах, и в чреслах великая сладость
Он всех катает по небу на большом корабле
Увозит туда, откуда нет возврата,
Откуда никто не возвращается на землю,
И нет слаще тех поцелуев для моей царицы".
И все снова поглядели на бедную царицу Астинь, которой, увы, некуда было спрятаться со своего высокого трона.
Синтара передала арфу сидящей рядом Зерешь, жене Амана - та нарочно сидела, повернувшись к лунной жрице толстым боком, потому что верила только своим домашним мудрецам и гадателям. А Зерешь передала арфу слуге и сказала:
– Все, хватит нам заунывных песен, а то я сейчас засну. Правду люди говорит: где бы ни цвела роза, рядом с ней всегда есть шип. Вы как хотите, а я больше всего люблю слушать за столом не песни, а истории про любовь и про верность влюбленных...
– Да-да, лучше будем рассказывать интересные истории, - обрадовалась царица Астинь.
А самая веселая из девушек даже захлопала в ладоши и воскликнула:
– Ай-ай, какая мудрая ты у нас, Зерешь! Нет никого тебя мудрее!
Зерешь - первую и самую старую жену Амана Вугеянина многие в Сузах называли мудрой среди женщин и просили у неё советов по самым разным вопросам. А все дыло было в том, что в своем доме Зерешь держала трех прорицателей, гадающих на магических костях, так как в процветающем доме её отца в Бактрии, откуда она была родом, ни одно большое дело не начиналось без ворожбы и предсказаний. Там гадали по печени, по полетам стрелы и птиц, по направлению дыма, по маслу, разлитому по воде и отдельно по воде в хрустальном сосуде, по судорогам убитого животного, по звездам и по сновидениям, и по всему, что только можно ещё придумать. Но почему-то больше всего Зерешь доверяла гаданиям по магическим костям при помощи сложений и вычитаний, высеченных на гранях цифр, и давно убедилась, что такие предсказания оказывались наиболее надежными, куда лучше, чем у многих звездочетов и лунных провидцев.
Может быть, поэтому Зерешь не сильно смущалась лунной жрицы, и была веселее многих на этом пиру - она привыкла во всем жить своим умом, а точнее, умела ловко защищаться от всех умом трех своих гадателей.
– Я знаю одну интересную историю из древнейших времен, - сказала лунная жрица со странной улыбкой на лице.
– Про утонувшего рыбака, который встретился в чреве рыбы с морской царицей?
– полюбопытствовал кто-то с края стола.
– Нет, ещё интереснее.
– А эта история про любовь?
– робко спросила царица Астинь.
– Про великую любовь и верность, что не всем дано постигнуть.
И Синтара принялась рассказывать про стродавние времена, когда было принято, чтобы царицы сразу же вслед за мужьями уходили в подземный мир, и непременно брали с собой всех своих слуг, придворных девушек, конюхов, возниц, виночерпиев, охранников и музыкантов на различных инструментах. В этот день женщины так же, как сегодня, наряжались в праздничные одеяния, надевали лучшие свои украшения, подкрашивали глаза и веки зеленой краской, потому что зеленый цвет издавна считался цветом жизни и нового рождения на свет, а затем устраивали в усыпальнице последний, большой пир.
– Они пировали, пили вино, а потом все вместе снова выходили из склепа?
– спросила самая нетерпеливая девушка, и уже вовсе не таким веселым, как прежде, голосом.
– Они ведь потом уходили, да?
– Да, потом они уходили в другой мир, - продолжала лунная жрица спокойно.
– В самый лучший из миров, тот, который на небесах. Но сначала все они занимали в гробнице заранее отведенные места, наливали из общего сосуда в свои чаши яд, и все вместе под музыку выпивали его по команде царицы. А потом могильщики засыпали склеп землей и насыпали сверху большой холм, такой же большой, как и над усыпальницей царя...
Когда лунная жрица закончила рассказ, женщины уже не пили вино, а со страхом глядели на свои кубки, друг на друга и на царицу Астинь. Да и пиршественный зал почему-то вдруг стал казаться слишком мрачным и душным. Без окон, заставленный скульптурами каким-то незнакомых богов, награбленными из греческих храмов, он сильно напоминал склеп... А кто знает, что было подмешено в царское вино?
Зато Синтара наконец-то взяла в руки свой кубок, отхлебнула из него вина и впервые за все это время снисходительно улыбнулась: