Эсфирь, а по-персидски - 'звезда'
Шрифт:
Наконец, когда стемнело, для праздничной трапезы были отсавлены лишь самые близкие, кого Уззииль называл "своей большой семьей", среди которых был и Мардохей Иудеянин.
Несмотря на поздний час, рыба, хлеб и овощи были теплыми - Уззииль доставал из особого ящика, где еда хранилась со вчерашнего вечра, потому что по праздникам и субботам иудеям запрещалось заниматься всякими делами, в том числе и стряпней. И теперь хозяину хотелось подчеркнуть перед Ездрой, что он и здесь, в далеких Сузах, старательно соблюдает обычаи отцов.
Во время трапезы Ездра снова пожелал говорить - после встречи с царем он словно
В глубине души Ездра был обижен на того же Уззииля за то, что тот среди первых отговорился от похода своим слабым здоровьем, и таких людей, которых удерживал на месте покой и достаток, в Сузах оказалось гораздо больше, чем в других городах.
Мардохей пока ещё тоже не решил для себя - отправляться ему с семьей вместе с караваном Ездры в Иерусалим или остаться в Сузах. В первый момент ему показалась, что новый великий переход, о котором когда-то чуть ли не бредил дядя Абихаил, случился как будто бы нарочно для него, чтобы сказка о дороге стала реальностью.
Но потом пришли совсем другие мысли - рано, ещё не сейчас, придется подожать ещё немного.
"Мой час ещё не настал. Но вдруг он никогда не настанет, как для Абихаила? "- вот о чем думал сегодня Мардохей в комнате Уззииля, раскаленной от жара семисвечников и страстных речей Ездры - он сидел на угловом месте за большим столом печальный, растерянный, охваченный необъяснимыми сомнениями. И даже почти ничего не слышал, о чем говорил вавилонский книжник.
Мардохей не мог пока оставить Сузы. Он должен был оставаться здесь, в городе, даже если все, кто сидит за этим столом, спешно отправятся в путь. Но - почему? Мардохей не мог этого складно объяснить, и от этого на душе у него было тревожно и тоскливо.
И вовсе не из-за Мары и детей, которые поехали в любое место, которое он скажет. И не потому, что Мардохею жалко было покидать свою безбедную службу при дворце. Нет, все как будто не про то.
Но он, Мардохей, вс равно должен быть оставаться здесь, в Сузах, какое-то невыполненное дело удерживало его здесь. И дело это было - Эсфирь.
Теперь в городе только и говорили о том, что Артаксеркс наконец-то выбрал себе новую царицу по имени Эсфирь и для каждого было известно время для свадебного пира. До этого срока Мардохей никак не мог уехать из города, чтобы потом вконец не измучиться от неизвестности.
А вдруг в последнюю минуту Артаксеркс переменит свое решение? Что тогда будет с Эсфирь? А вдруг сразу же после свадьбы её постигнет такая же судьба, как царицу Астинь? Но ведь Мардохей сам за руку привел свою приемную дочь во дворец - вопреки всякому здравому смыслу, поверив своим домыслам и сновидениям, и теперь должен был знать все, от начала до конца. Он не может оставить здесь Эсфирь одну, почти что одну... Если когда-нибудь придет время отправиться в путь, то лучше они сделают это все вместе.
Но вот только придет ли когда-нибудь это время? Или он, Мардохей, просто страшится неизвестности и нарочно придумывает себе всякие отговорки? Ведь если здраво на все поглядеть, теперь Гадасса, то есть, Эсфирь, стала взрослой женщиной и уже познала ложе необрезанного, в ней больше нет прежней святости, о которой твердил когда-то Аминадав. А когда по закону она станет персидской царицей, то быстро забудет свое прошлое, забудет, что сейчас пока помнит. Все проходит...
"А ведь я нередко думаю о ней не как о своей дочери, а как о посторонней, немыслимо красивой женщине, - вдруг подумал Мардохей и испугался таких мыслей.
– А она дочь мне, любимая дочь, перед которой я отвечаю перед Господом."
Мардохей прислушался к тому, о чем с пылом говорил за столом Ездра.
"Дочерей ваших не выдавайте за чужеземцев, и дочерей их не берите за сыновей ваших, и не ищите их мира и блага!" - выкрикнул Ездра и Мардохею показалось, что теперь книжник именно к нему обратил свое узкое, восторженное лицо, и многие за столом тоже как будто бы незаметно повернулись в его сторону.
Кровь прилила к щекам Мардохея, и без того пылающим от жары и душевного смятения.
Некоторые из иудеев, кто сидел сейчас за этим столом, знали, что новая царица Эсфирь - приемная дочь Аминадава, а затем и Мардохея, сирота, которую он отвел во дворец к царю и кое-кто сильно осуждал стражника за такой поступок, хотя никто не заговаривал с ним про это вслух, даже Уззииль.
Уззииль же вообще стоял возле постели умирающего Аминадава, когда тот тот говорил Мардохею: "Вот дочь Абихаила и Анны, теперь это твоя дочь, я успел выкормить её, а тебе досталось воспитать её, как подобает, и найти ей хорошего мужа. Знай, что в ребенке этом есть великая святость, которую ты должен сохранить".
Мрдохей встретился глазами сУззиилем, но не выдержал, отвернулся - он боялся даже представить, что думал нем лучший друг Аминадава. Мардохей даже с ним не посоветовался, когда отвел Эсфирь во дворец к иноверцам. Он ни с кем не посоветовался, сделал по своему разумению... Но откуда вдруг взялась такая нетерпимость к иноплеменникам. По преданиям, жена Иосифа Прекрасного была египтянкой, а пророка Моисея, чьи заповеди неустанно повторял Уззииль, была из мадианитянок, Соломон тоже спал со многими чужеземками и при этом не считал, что делает что-то нечистое...
"Неужели мы будем снова и снова нарушать заповеди Твои и вступать в родство с отвратительными народами? Не прогневаешься ли Ты за это даже до истребления нас, так что не будет среди нас уцелевших и никто не найдет спасения? "- продолжал громко взывать Ездра.
И многие, кто сидел за столом, отвечали ему: "Нет, не будет этого, мы не допустим такого". А некоторые даже плакали от раскаяния: Ездра умел говорить так горячо и убедительно, что, наиболее чувствительных, его речи пронимали до слез.
Узииль снова взглянул на Мардохея и, как ему показалось, с осуждением, слегка покачав головой.
Получается, что он, Мардохей, нарушил одну из главных заповедей. А вдругУззииль тоже думает, что он сделал это из-за выгоды для себя? Он же ничего не знает... Не случайно Уззииль даже не расспрашивал Мардохея, собирается ли он пополнить своим семейством караван Ездры, как будто бы заранее знал ответ.
А ответ прост: не достоен! Он, Мардохей Иудеянин, сын Иаира, сын Семея, сын Киса из колена Вениаминова был ещё не достоен того, чтобы припасть вместе с остальными к храму, он даже не должен сидеть и за этим столом...