Эсфирь, а по-персидски - 'звезда'
Шрифт:
– Не к добру нам эта пасха, - лишь еле слышно проговорил самый старый участник трапезы в доме Талмона, древний Харим, когда за нежданным гостем затворилась дверь. Он один не хлопотал перед больным, потому что был уже так стар, что к праздничтому столу сыновья уже несколько лет выносили его на руках.
– Не было ещё на моей памяти пасхи, чтобы в такой день в дом притаскивали с улицы больного, да ещё из иноверцев, и сажали за общий стол, - бормотал тихо Харим.
– Не к добру это, помяните мое слово, а если я не доживу до конца года, то и без меня убедитесь. Такое либо к великой засухе, либо к войне
...А Зефар к своему удивлению все же заснул этой ночью, но ему приснился странный сон.
Он увидел во сне своего покойного друга времен ученичества, Сиена, о котором не вспоминал многие годы - теперь же они вместе шли по узкой улочке, какие встречаются на окраинах в Сузах, но все же по незнакомой. Была вроде бы не ночь, но все-таки и не день, и дома вокруг были как будто бы похожи на городские, но все же другие, и среди них почему-то заметно возвышался дом Зефара, перенесенный из-за дворцовых стен в это странное место.
– Вот царский дом - здесь я служу, и здесь я самый главный, похвалился Зефар.
В прежние времена они только и делали, что хвалились с Сиеном друг перед другом всем, что только попадалось им в руки - перьями, книгами, ремнями, сумками.
– Видишь, как я возвысился? Теперь я стал главным писцом у царя. А ты где служишь, Сиен?
– А я давно уже служу в Царстве мертвых, - ответил школьный товарищ. Пошли вместе, нам с тобой по пути.
Какое-то время они прошли молча - но словно бы остались стоять на прежнем месте. Дома и не приближались, и не удалялись. Но, похоже, Сиена это нисколько не беспокоило, и он даже еле слышно насвистывал, как всегда прежде это делал.
– Но где мы идем? Странное какое-то место - никого из людей не видно, зато над каждым домом как будто бы висит облако, ты тоже видишь?
– спросил Зефар.
– Я-то давно вижу, неужто ты только сейчас разглядел?
– похвастался в свою очередь Сиен.
– Что тут непонятного? Людей нет, потому что все давно спят, ведь уже ночь наступила. Ты же и сам лег спать, разве не так? А облака - это их души.
– Души? Но прежде я никогда ничего такого не видел
– Эх, я вижу, ты так и остался, Зефар, таким же непонятливым, хоть тебя и назначили главным писцом, - присвистнул и весело рассмеялся Сиен, который теперь был жив, хотя и утонул когда-то давно, в отроческие годы, в горной реке.
– Днем люди обычно много суетятся, много говорят, и только когда засыпают, их души и вся накопленная мудрость выходит наружу через поры их тел в виде сияния. Только ночью можно увидеть, кто и что из себя представляет на самом деле. Посмотри, над некоторыми домами сияние блестящее, как парча, и поднимается на большую высоту, а у других - как огонек тусклого светильника, толком и не разглядишь.
– Погоди, но как же так - ведь, получается, я сейчас тоже сплю в своем доме, ведь я же заснул - разве не так?
– отчего-то испугался Зефар.
– Спишь, конечно, - согласился товарищ.
– Но можешь увидеть свое сияние, вон оно, если, конечно, у тебя ещё хорошо видят глаза.
Зефар присмотрелся, прищурился - над царским домом, отведенном для архива и библиотеки, можно было различить достаточно сильное, но какое-то мутное свечение. Словно бы луч света силился, но никак не мог прорваться сквозь плотные облака никак не связанных месжду собой многочисленных строк из писем и царских указов, государственных документов и дворцовых счетов, преписанных его старательным почерком.
– Как же я сейчас вижу все это, если сейчас сплю в том доме?
– снова настойчиво спросил Зефар.
Но школьный товарищ в ответ только беспечно расхохотался, и - исчез.
Зефар проснулся от боли в сердце и вдруг догадался, что скоро умрет. Но впервые его нисколько не опечалила эта мысль. Наоборот, ему захотелось как можно скорее оказаться в наполненном сиянием человеческих душ городе, где уже будет не до войны, и...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПОКРЫВАЛО АННЫ
...и не до праздников.
На следующий день после пасхи, в пятнадцатый день нисана, Мардохей Иудеянин стоял на воротах, думая о том, что завтра у всех иудеев снова праздник - перенесение первого снопа жатвы ячменя. И вообще получается, что жизнь людей, с которыми всегда пребывает Господь живой, на самом деле есть один праздничный круг, каждодневный праздник.
"А отцы наши на праздник кущей приносили семьдесят быков в жертву даже не за иудеев, чтобы они все тоже спаслись", - умилился Мардохей, и так далеко забрался в своих мыслях, что даже не обратил внимания на посыльного, который вышел из дворца и направился к садовым воротам.
Но незнакомый гонец сам остановился перед Мардохеем, с немалым интересом заглянул ему в лицо, и даже привстал на цыпочки, так как сам от природы был мал ростом, но зато очень юрок.
– Я слышал, что ты - иудей, - сказал гонец, потешив наконец-то свое любопытство.
– Пока стоишь? Ну-ну, а ведь недолго ещё тут тебе придется стоять...
Мардохей подумал, что к нему явился очередной приспешник Амана и отвернулся - ему не хотелось сейчас нарушать праздничного душевного настроя.
– И ведь не только ты один, скоро все иудеи, от мала до велика, окажутся на дне преисподней. Через несколько месяцев вы все до одного там будете. А вот ведь, стоишь, как ни в чем не бывало.
Это было что-то новое: Мардохей настолько привык к личным угрозам, исходящим от Амана Вугеянина и его слуг, что привык почти не обращать на них внимания. Ему лишь досадно было, когда другие стражники говорили: "Интересно поглядеть, иудеянин, устроишь ли ты в своем слове, или все же склонишься", и с таким интересом наблюдали за Мардохеем, словно многие уже поспорили на него за деньги, и теперь следили, кому в результате достанутся барыши. Больше всего Мардохею хотелось бы, чтобы его, как и прежде, все оставили в покое, но так как прежнее счастье было невозможно, он просто старался никого не слушать и ещё сильнее углубляться в собственные мысли.
Но про угрозы всему своему народу Мардохей прежде ни от кого не слышал, и потому насторожился.
– А ведь я мог бы рассказать тебе, что скоро станет с тобой, твоими детьми и всем твоими соплеменниками, если бы ты был посговорчивее, - сказал посыльный, переходя на тот особенный, весьма распространенный во дворце шепот, которым вымогались денежные взятки и подарки.
– Не очень-то и дорого стоит твоя участь, записанная ровными буквами. Я как раз несу Аманов указ в дом к переводчикам и переписчикам.