Эсфирь, а по-персидски - 'звезда'
Шрифт:
– Мой Мардохей?
– ещё раз улыбнулась Эсфирь.
Одна её служанка родом из Ливии отказалась такой бестолковой, что до сих пор путала самые простые слова и имена, но Эсфирь привыкла к ней, и не хотела менять ни одной из прежних семи девиц.
Со второй своей служанкой, которая принесла с дворцовой площади такую же новость, Эсфирь на всякий случай послала человеку, лежащему посреди толпы, одежду с приказом явиться к ней, так как знала, что в рваном платье, с пеплом и землей в волосах беднягу не пропустят через царские ворота.
Но когда девушка
– Что он говорит? Что там случилось? Что с ним?
– Я не знаю, но там все, все плачут, только и делают, что плачут, смогла объяснить служанка.
Тогда Эсфирь позвала своего самого верного слугу, Гафаха, чтобы он все в точности узнал, что происходит на площади и под любым видом привел Мардохея во дворец перед лицо царицы.
– Я не уйду, Мардохей, потому что ты спас мне жизнь, - сказал Гафах, когда Мардохей и его начал отсылать его назад во дворец.
– И теперь я тоже хочу тебя спасти.
– Это вовсе не я спас тебя, - возразил Мардохей.
– Но царица Эсфирь. Это она сумела убедить царя, что ты - невиновен.
– Но, значит, царица и тебя, Мардохей, сумеет спасти от твоей беды?
– Не меня нужно теперь спасать, а всех иудеев, многие тысячи невиновных.
– А разве кто-нибудь способен на такое, кроме царицы Эсфирь? Только её одну слушает наш владыка, он и теперь может послушаться её слова.
– А ведь ты прав, Гафах, - сказал Мардохей, задумавшись.
– Теперь царица - наше единственное спасение, только её рука сможет ответси меч от наших младенцев. Не для того ли, Гадасса, и случилось все это, чтобы теперь у нас осталась надежда?
– Как ты сказал, Мардохей? Какая Гадасса? О чем ты?
– Я сказал - Эсфирь, звезда наша. Веди меня скорее к царице Эсфирь, я покажу ей указ. Она должна знать, что Аман пообещал отвесить десять тысяч талантов серебра в казну царскую за истребление всех иудеев, и собрет такую сумму, когда воины разграбят и разорят все наши дома. Нужто накак нельзя остановить этой войны?
Мардохей переоделся в чистое платье, и Гафах привел его во дворец к Эсфирь, где она с нетерпением ожидала их прихода, и тут же своими глазами прочитала указ.
Но после этого Эсфирь не упала на пол без чувств, а только крепко сомкнула губы и покачала головой.
– Что я могу сделать?
– сказала она тихо.
– Ведь ты сам знаешь, Мардохей, и Гафах тоже знает, что никто, ни мужчина, ни женщина, не могут войти к царю, если царь сам их не позвал. Только тот, на кого царь сам укажет своим золотым скипетром, останется жить и никто не может нарушить этого правила под страхом смерти.
– О чем ты говоришь, Эсфирь? Ведь ты - царица, любимая супруга царя, разве могут для тебя быть такие же правила, как для всех?
Эсфирь помолчала, а потом сказала с явной неохотой, и было заметно, как тяжело далось ей это признание:
– Я не звана к царю вот уже тридцать дней, и не знаю, когда царь вспомнит про меня. Он занят военными делами, да и вообще... мой господин очень переменчив. К тому же, я дала царю слова, что никогда не заговорю с ним первой о делах государства, и знаю, что он тем более не простит меня, если я его нарушу. Теперь я могу только плакать с вами, и ничего больше.
– Может, ты надеешься, что одна из всех иудеев спасешься, укроешься за стенами царского дома, - с вызовом спросил Мардохей.
– Я знаю Амана Вугеянина, он и до тебя доберется. В этот день мы все одинаково погибнем.
– Но что я могу?
– Сказать царю, что ты тоже, и весь твой род - из иудеев, и если у него есть хоть капля любви к тебе, он придумает, как остановить Амана.
– Прежде, Мардохей, ты всегда наооборот говорил, чтобы я скрывала свое родство. И, потом, мне становится все труднее проникнуть в душу царя...
– Теперь не время думать об этом. Кто знает, не для этого ли часа ты достигла царского достоинства, чтобы теперь спасти сотни и тысячи невиновных? И не потому что я взял на себя такой грех...
Мардохей не договорил, но на лице его проступили багровые пятна, словно бы кто-то невидимый принялся сейчас хлестать его по щекам, по лбу, по шее - и это были следы тайных, в одиночестве пережитых сомнений и обид. Облик Мардохея сделался страшным, даже неузнаваемым - и Эсфирь подумала, что этот человек, бывший её воспитатель, на самом деле также непостижим и неохватен, как и сотворивший его и всех остальных людей Бог.
– Знай, что даже если ты промолчишь теперь, свобода и избавление для иудеев придет из другого места, но для тебя... нет, для нас, девочка, это будет вечным позором. Ты - избрана для нашего спасения, я знал про это, когда бы была ещё ребенком.
– Я...сделаю все, что могу, - тихо сказала Эсфирь.
– Даже если мне суждено погибнуть. А вы все уходите скорее с площади, пока не пришли царские войска. И пусть все иудеи, которые есть в Сузах, теперь постятся три дня и три ночи, и я тоже три дня не буду ничего ни есть, ни пить. А после этого пойду к царю и все ему скажу, даже если мне суждено будет погибнуть. Иди же, Мардохей, теперь мне надо побыть одной, чтобы...
3.
...избавиться от моего страха.
"Услышь голос безнадежных, спаси нас от руки злоумышленников, и избавь меня от моего страха!" - шептала Эсфирь снова и снова в своем уединении.
Попрощавшись с Мардохеем, она заперлась от всех в маленькой тайной комнатке, с окном, открытым днем и ночью в сторону Иерусалима, сняла царские наряды, украшения, надела на себя простое платье, сделанное из четырехугольного куска грубой ткани, распустила волосы, так что они, подобно занавесу, закрыли её лицо и плечи. А потом, упав на пол, начала молиться. Ей не хватало мужества идти к царю с такой просьбой. Как только она думала об этом, то сразу же видела перед собой гневное лицо Артаксеркса, его презрительный взгляд, слышала тихое шипение: "Никогда, слышишь, никогда..."