Эшафот забвения
Шрифт:
Фальшивым голосом Серьга напел мне первые такты песни, которой я никогда не слышала.
Вот и я ее не знаю, этой чертовой песни, пошутил Серьга, иначе мог бы помочь старушке. Спели бы дуэтом…
Серьга так ничего и не рассказал мне об этой женщине, хотя всегда любил пересказывать свои телефонные истории, – “я дал ей слово, что никто ничего не узнает” Женщина довольно долго звонила ему, в ею же самой назначенное время, а потом звонки прекратились. Серьга страшно переживал, что не знает ни ее адреса, ни телефона, что никак не может ей помочь. А потом появились другие “важняки”, и беспечный, как раненый кузнечик, Серьга забыл о ней. И я тоже забыла…
…Хлопнула
Под презрительные взгляды Митяя (“две страшилы и инвалид за распитием выжимок из недозрелого винограда сорта “Алиготе”, ну и картина, хуже не придумаешь”) Серьга откупорил пробку, и она с треском улетела в потолок. Шампанское (самая обыкновенная, разбавленная спиртом шипучка) пролилось ему на колени, и он остался этим страшно доволен.
Жизнь возвращалась к нему, она обещала упоительное путешествие по времени с женщиной его мечты. Я даже почувствовала благодарность к Елику и впервые посмотрела на нее каныгинскими слепыми глазами. Ты красавица, пусть будет так. Сейчас я уйду из этого дома, а ты навсегда останешься в нем. Елик протянула мне стакан с шампанским, я рассеянно взяла его. Митяй брезгливо отказался от пойла, пробормотав нечленораздельное “я за рулем”. Мы с Серьгой и Еликом чокнулись, и я провозгласила тост:
– За вас, ребята. Плодитесь и размножайтесь.
– Прислушаемся к твоим пожеланиям, – серьезно сказал Серьга, – вы тоже не задерживайтесь…
Митяй не удержался и хмыкнул, Елик засадила шампанское одним махом и поставила стакан на журнальный столик: на краях стакана остались следы от ее помады, светло-лиловой, придающей и без того тонким губам девушки сходство с губами мертвеца. Совсем недавно я уже видела следы от губной помады на стакане…
В гримерке, где нашла труп Александровой.
Боже мой, там тоже было шампанское, там могло оказаться не только оно – множество мелких вещей, безмолвных свидетелей убийства, безмолвных соучастников убийства. Сегодня я была на студии и так и не удосужилась зайти в гримерку. Но что я могла увидеть там? Андрей Юрьевич наверняка тщательно продезинфицировал место преступления, он ведь профессионал. Он так и не сказал мне, что они сделали с телом покойной актрисы. Глядя на Серьгу и широко улыбаясь Елику, я дала себе слово завтра же внимательно осмотреть гримерку: мысль о том, что жестокое бессмысленное убийство старухи прошло никем не замеченным, сводила меня с ума. Оно прошло незамеченным, а ты стала соучастницей, еще один прекрасный повод для тоста под шампанское…
– Нам пора. Серьга, – сказала я, – пойду соберу вещи.
Я отправилась в свой угол, к продавленной раскладушке, которая помнила мои накачанные фенобарбиталом ночные кошмары. Не так-то много у меня вещей – я бежала от Лапицкого в джинсах и рубахе, за время, прошедшее после этого, мой гардероб ненамного увеличился, он уместился бы в маленькой сумке или в большом пакете с французской распродажи “Тати”. Свитер с распущенными петлями, который уступил мне великодушный Серьга; блузка для бдений в видеопрокате, две футболки, пара носовых платков, теплые носки, связанные сестрой Серьги, умирающей от лейкемии; отвратительного вида белье, купленное на мелкооптовом промтоварном рынке в Ясеневе у молдавских цыганок, выдающих себя за румынок из Бухареста, – никто не предполагал, что я подзадержусь на этом свете и встречу осень, и застану самое начало зимы. Для того чтобы собраться,
Что ж, чем хуже, тем лучше.
Я поцеловала Серьгу, быстро написала на бумажке телефон съемочной группы – на всякий случай – и повернулась к Митяю:
– Я готова.
– Я давно готов.
– Заезжайте к нам, Ева, заезжайте вдвоем, я пирогов напеку. Мы будем очень рады. Сережа так многим вам обязан, – церемонно сказала Елик, демонстрируя жгучее желание чмокнуть меня в щеку.
Уже “к вам”, очень мило, подумала я. Плевать я хотела на твои пироги. Ноги моей здесь не будет.
Сопровождаемая Митяем, я отправилась в ванную собирать туалетные принадлежности.
Портрет Алены Гончаровой уже не висел на стене, а скромно стоял в уголке, прислоненный к умывальнику: мне было больно видеть его каждый день – каждый день он напоминал мне о ее трагической гибели. Чистить зубы и отмокать в ванне под живым и насмешливым взглядом женщины, погибшей из-за меня, было невозможно. И я, пользуясь слепотой Серьги, сняла его, на большее у меня не хватило сил. У Елика сил хватит: как только она воцарится здесь, Алена будет отправлена за шкаф на кухне, ко вгиковским папкам с рисунками. Ей даже в голову не придет спросить у Серьги, кто это такая..
…Через десять минут мы уже сидели в машине. Судя по всему, я упала в глазах Митяя на максимально возможную глубину, он даже не счел нужным скрыть это.
– Бедновато живете. Нищенски, можно сказать.
– Так и есть, “Опера нищих”, что же тут поделаешь. Благородная бедность. Тяжелые времена. Великая депрессия.
– А райсобес не помогает?
– Самоустранился.
– Никак не могу понять, кто ты такая и почему шеф с тобой так возится.
– Еще поймешь, – вполне искренне пообещала я.
…Братны нашел актрису сразу – в его колоде оказался запасной червовый туз, а червы были козырями. Уже на следующий день из Дома ветеранов сцены была выдернута Фаина Францевна Бергман, по странному стечению обстоятельств оказавшаяся той самой “гадиной Фаиной”, о которой некогда говорила мне Татьяна Петровна. Если бы об этом узнала сама Александрова, она бы умерла во второй раз. Но факт оставался фактом, последний в жизни забег выиграла именно Бергман, опередив сошедшую с дистанции Александрову на целый корпус.
Бергман была точной, хотя и несколько уменьшенной копией Александровой, даже состарились они одинаково некрасиво: тот же тип лица, те же обтянутые пергаментной кожей скулы, тот же провал рта. Родные сестры, ничего не скажешь. Я где-то видела это лицо, именно сегодняшнее, уже состарившееся, но где – вспомнить не могла.
Братны форсировал события, актрису утвердили без проб. Это вызвало легкие пересуды в группе: утверждая Бергман, Братны не оставлял пропавшей Александровой никаких шансов. А ведь она могла объявиться в любое время – так, во всяком случае, считало большинство. Прошло всего лишь два дня со дня исчезновения Александровой, а режиссер не хотел ждать. Месяц съемок, месяц каторжного труда выпал из жизни, а режиссеру, похоже, было на это наплевать.