Эшафот забвения
Шрифт:
Кравчук действительно подстраховался, он блестяще закрыл Братны и защитил фильм от возможных неприятностей, я и сама была готова малодушно поверить, что дело со старухой обстояло именно так, что не было никакого трупа, ведь и вахтерша говорит то же самое… Но как, черт возьми, как он сумел это сделать?..
Покончив с формальностями, крыса осталась на площадке, и с ней тотчас же произошел прискорбный инцидент. К ней, робко жавшейся в уголке павильона и с упоением взирающей на таинство кино, подошли Вован Трапезников и ассистент по съемочной технике
– Вован, ты только посмотри, – громко обратился он к Трапезникову, – какие у нас тут посетители застенчивые, к стенке жмутся, а потом экспонометры пропадают. И трансфокаторы. И рельсы для тележки, между прочим!
– Застенчивый, говоришь? Застенчивый – все равно что робкий, – наставительно сказал Трапезников. – Робкий – все равно что несмелый, несмелый – все равно что трус, трус – все равно что дезертир, дезертир – все равно что мародер, мародер – все равно что преступник, преступник – все равно что уголовник. Значит – наш человек. А наших людей обижать нельзя. Так что отстань от Человека, а лучше – угости его косячком…
– Надо же! – восхитился классификации Вована Садыков. – И откуда ты только это взял?
– В книжке прочел.
– В какой?
– Серия “Библиотечка “Крокодила”, понял?
Крыса пропустила мимо ушей и издевательства Вована, и пассаж о косячке и даже попыталась строить глазки Даше Костромеевой. А спустя полчаса была выдавлена с площадки безжалостным Кравчуком: “Извините, наш режиссер не любит посторонних в павильоне во время съемок…” – “Да-да, я понимаю, простите, пожалуйста, как только что-нибудь выяснится, мы обязательно вам сообщим. Но лучше, конечно, со временем подать в федеральный розыск…"
Напоследок подружка главного героя Даша Костромеева улыбнулась молодому оперу улыбкой Татьяны Александровой с фотографии пятидесятилетней давности, губки сердечком, мечта курсантов Высшей школы милиции и разведенных сотрудников РУОПов. Но ведь кто-то же оставил фотографию в гримерке?.. Нужно обязательно спросить о ней Кравчука… Если он вообще захочет говорить со мной на эту тему.
…Последние формальности с Александровой были улажены, ее судьба не волновала больше никого, кроме сердобольной Ирэн, вообще склонной к абстрактному гуманизму; теперь об Александровой можно было благополучно забыть – в фильме появилась новая звезда.
И в честь новой звезды в конце смены была устроена грандиозная попойка.
Не пили только трое: Братны, Кравчук и Митяй. Даже Фаина Францевна опрокинула несколько стопок, предварив их витиеватым тостом во славу киноискусства вообще и гениального режиссера Анджея Братны, – грубая лесть сошла ей с рук и была встречена нестройными аплодисментами и лихим посвистом. “Вы такие славные, такие молодые, я и сама чувствую себя рядом с вами помолодевшей, вы такие талантливые, такие красивые”, – вдохновенно врала старуха, по очереди обводя глазами распаренные
"Звезда родилась! – провозгласил умиленный Вован Трапезников. – И не просто звезда, а идеальная женщина. Женщина XXI века! Ур-ря!!!"
Ко мне подсела чрезвычайно довольная Ирэн:
– Ты не представляешь себе, Ева, это просто сюрреализм какой-то: все обыскала, на всех собак спустила, а нашла ее там же, где положила, – в гримерке… Полтергейст какой-то, сначала с ключами, а теперь вот…
– Поздравляю. – Эта чертова видеокассета не выходила у меня из головы все это время.
Через час упирающуюся старуху уговорили уехать – вам нужно отдохнуть, Фаина Францевна, съемки завтра с утра, – и пьянка покатилась по накатанной колее. Впервые за время работы у Братны мне захотелось напиться вдрызг – давно забытое ощущение, связанное со смертью и чувством вины.
– Смотри не нажрись, – шепотом посоветовал мне Митяй, – я тебя волочь на своем горбу не собираюсь.
– А куда ты денешься? Еще как поволочешь, и в ванне помоешь, если будет такая необходимость, – ласково потрепав его по щеке, сказала я. – А я тебе еще и квартиру облюю в знак особого расположения. Твой миленький атлетический клубешник. Что скажешь?
– Сука!
– Ты тоже мне очень нравишься, милый. – Щеки было явно недостаточно, и я взъерошила Митяю волосы.
– Убери лапы, – процедил он.
– И не подумаю… Не будь таким кретином, расслабься…
– Ты только посмотри на себя, старая шлюха!
– Милый мальчик.
– Потаскуха.
– Красавчик. Породистый кобелек.
– Тварь!
– Душка. Идеальный вариант для койки. – Мне стало весело.
– Стерва…
– Необъезженный жеребчик. Нужно серьезно тобой заняться.
– Дешевка!
– Лучшие яйца спортивного общества “Трудовые резервы”.
– Курва киношная!
– Переходящий сексуальный кубок Международного олимпийского комитета.
– Ты… – на этом красноречие Митяя иссякло, – лучше дерьмо жрать, чем с тобой трахаться.
– Поверь мне, не лучше. Твое здоровье, мальчик. Я подняла рюмку, но выпить так и не успела: только теперь заметила, что за нами наблюдают, – это был рассеянный и немного завистливый взгляд. А спустя минуту к нам подсела и обладательница взгляда – сценаристка Братны Ксения Новотоцкая.
– Выпьем? – спросила она меня, не сводя глаз с Митяя.
– Можно.
Мы чокнулись: я своей наперсточной рюмкой, а Ксения – граненым стаканом с налитой почти до краев водкой. Ксения пила по-мужски: громко и крупными глотками, в этом был особый шик, и это удивительно шло ей. За все время съемок я не заговорила с ней ни разу – она вообще не общалась ни с кем из группы, за исключением разве что Братны и парочки молоденьких ассистентов оператора Сереги Волошко и звукооператора Шуренка Вепрева. Братны полностью удовлетворял ее разбухшую от образов и символов душу, а ассистенты – разбухшее от жратвы и выпивки тело.