Эшафот забвения
Шрифт:
Невиновна.
Подсудимую освободить из-под стражи в зале суда.
– Этого не может быть, – твердила я Митяю все время, пока мы добирались до студии, – этого не может быть.
Но если это правда – все твои аналитические записки на глянцевых грамотах гроша ломаного не стоят; реальной остается только одна: “Я ЗНАЮ, ЧТО ВЫ ЗНАЕТЕ. ЗАЧЕМ ВЫ СКРЫЛИ ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО…"
Мне стало не по себе.
То, первое, убийство еще можно было как-то объяснить, она выглядело почти домашним, почти уютным, с вполне убедительным мотивом. Такое убийство под силу раскрыть даже практиканту
– Может быть, дядя Федор ошибся, – вслух пыталась убедить я себя. И Митяя заодно, – дядя Федор известный паникер. Или ты чего-то не понял, Митяй. Может быть, это еще одна его дурацкая шутка. – Я не хотела верить в очевидное, и эта спасительная мысль случайно забрела мне в голову, а я тотчас же уцепилась за нее:
– Может быть, он просто хотел выманить меня, он обожает такие штучки.
– Я не думаю, что дело обстоит именно так, – сказал Митяй. – Кравчук подтвердил, что это правда. Что это произошло на самом деле.
– Ты просто не знаешь Федора. – Я совсем не слушала Митяя.
– Во всяком случае, голос у него был достаточно серьезным. И потом: шутить такими вещами – это законченное скотство. Я просто слышал, как он говорил. Так не разыгрывают. Тем более я не думаю, что они решили разыграть тебя на пару с боссом. Послушай меня, я все понял правильно. Твой друг так и пролепетал: “Полчаса назад убили Бергман”. Убили в перерыве между съемками, что-то там у них случилось с оборудованием, и поэтому был перерыв. Это во-первых. Потом позвонил босс. И сказал то же самое. Это во-вторых.
– Может быть… Это самоубийство? Господи, о чем мы говорим!
– Они ясно сказали, что ее убили. И только что приехала следственная группа. Сейчас всех допрашивают. Во всяком случае, у тебя есть алиби.
Я посмотрела на Митяя с изумлением:
– Алиби? Почему ты заговорил об алиби?
– А о чем еще я должен говорить? Ее убили во время съемок, там сейчас из всех тянут жилы. Ты же понимаешь, всем будут задавать один и тот же вопрос: где вы были между таким-то промежутком времени, когда вы видели ее живой последний раз и прочие протокольные формальности. Ежу понятно, что это кто-то из съемочной группы постарался, кто-то сводил счеты.
Я зажала рукой рот: кто-то сводил счеты… Тот, кто мог бы свести счеты с Бергман, мертв уже несколько дней. Почему Митяю пришла в голову мысль об алиби? И почему он ни разу не заговорил со мной об Александровой, почему не попросил объясниться? Или счел мои откровения внезапным помутнением рассудка, бредом впечатлительной дамочки? Или просто решил терпеливо ждать, пока я все расскажу ему сама… Самый предпочтительный вариант.
Все это правда. Я поняла это уже на проходной “Мосфильма” – мы почувствовали немного экзальтированную, мрачно-истеричную атмосферу, сопутствующую любому преступлению. Она была разлита в воздухе и обволакивала группки людей, о чем-то яростно шепчущих друг другу: убийство, убийство, убийство, никто не произносил это слово вслух, но оно стояло последним в очереди в бюро пропусков.
У тебя просто разыгралось воображение, Ева.
…Все подступы к павильону
Не поверила я и тогда, когда меня остановил молоденький сержант.
– Туда нельзя, – строго сказал он, – там работает следственная бригада.
Значит, это действительно произошло.
– Я выходила. Я работаю в съемочной группе… В съемочной группе, в которой это все случилось. – Я сунула ему пропуск, и сержант долго рассматривал его.
– Проходите, – наконец сказал он, – а этот парень? Митяй умоляюще посмотрел на меня.
– Да-да, он тоже со мной. Ассистент оператора.
– Проходите.
Легко пробив оборону доблестного сержанта, мы оказались в широком и темном коридоре перед павильоном. Почему я никогда не замечала, как здесь мрачно, даже банальный пожарный щит кажется филиалом готической пыточной. Уходящие вверх стены не прибавили мне оптимизма, и вся моя решимость куда-то улетучилась. Я тихо поздоровалась со сбившейся в кучу группой; она встретила мое появление с ревнивой завистью: только у меня хватило ума, наплевав на деспотичного Братны, прогулять сегодняшнюю смену. А значит, не придется выдерживать унизительной борьбы за алиби.
У самых дверей павильона околачивался телохранитель Кравчука Сеня. Легонько пожав мне руку, Митяй сразу направился к нему.
В уголке, возле окна, тихо плакала Ирэн: ее лицо, мертвенно-бледное и остановившееся, казалось ритуальной маской скорби. Черные от туши слезы пробили тонкие бороздки в густом слое тонального крема и пудры. Вокруг Ирэн кольцом расположилась группа сочувствующих: они явно не знали, что делать. Время от времени кто-то из сердобольных ассистенток гладил Ирэн по плечу, а личная секретарша Братны Муза держала наготове стакан с водой.
Мужчины нервно курили.
Особенно отличился Серега Волошко: он, как всегда, где-то разжился водкой и теперь потреблял ее прямо из горла вместе с Шуренком Вепревым и ассистентом по съемочной технике Садыковым.
– Я все понимаю, – вполголоса причитал Серега, – я человек широких взглядов, но чтобы безобидную старуху мочить в павильоне в пятиминутный перерыв – это перебор. Хорошо кино начинается. Сначала одна пропадает к ядреной фене, потом другую убивают… Нет, надо с этой нетленки ноги делать, пока самого не удавили пленкой “Кодак”…
– Точно-точно, – вторил ему любитель выпить и потрахаться на дармовщинку съемочный техник Садыков, – не будет кина, это и коню понятно. Никто играть не согласится. Кому это надо? Сегодня же сваливаю…
– Черт возьми, никогда на студии такого не было, – поддержал тему Шуренок, – я больше в эти игры не играю, и денег мне никаких не нужно, чтобы в результате, как старуху, пришпилили… Это просто Боженька говорит: стоп, ребята, задний ход, не будет фарта.
Боже мой. Как Братны все просчитал, как хорошо он знает эту киношную трусость и эти киношные суеверия, как табу, связывающие всех по рукам и ногам…